К читателям

Когда я начинал писать «Escape from Kremlin или…», то я полагал, что это вызовет негативную реакцию в Москве. Но я не ожидал, что реакция будет такой бурной. Ведь было понятно, что, если Кремль начинает вторую войну со мной, то те, кто принял об этом решение, должны были предполагать, что я буду активно что-то делать в ответ. А что я могу сейчас делать? Как я могу противодействовать судебной войне, развязанной против меня в России Управлением делами Президента, или заказному уголовному делу, о котором сейчас пошли слухи? Только, — пока,- информационно. Так что удивляться, негодовать и истерить?

Часть «негодующих читателей» встала в ступор и не может продвинуться дальше вопроса: «Он что, с ума сошел?! Он же нас всех опять ославит на весь мир! Кто-нибудь может его остановить?» Часть с возмущением задает мне вопрос: «Ты не понимаешь, что сдашь тех, кто тебе помогал?»

Кто-то возмущается, кто-то передает угрозы, но, в любом случае, требуют одного: перестать писать, остановиться. Даже люди, которые, как я до сих пор считаю, хорошо ко мне относятся, и те зациклились на этом: Перестань писать! Не рисуй у себя на груди мишень!

Так, вот что я хочу сказать этим «негодующим читателям»:

Не надо было толкать Шаболтая в суд, дергаться с реальными или провокационными планами натянуть на меня уголовное дело. Не надо было начинать вторую войну. Если вы начали, то я буду делать то, что считаю необходимым для своей защиты.

Конечно, у меня совсем небольшая команда сторонников, среди которых нет богатых людей, способных помочь мне с финансированием, что, конечно, сильно ограничивает возможности. Но это не принципиально. Я не похож на обычного строителя. В советское время я занимался не строительством, а информационными войнами за рубежом. А это, как езда на велосипеде: через тридцать лет садишься на велик, пять минут езды, и ты все вспомнил. Тело делает то, что необходимо, чему тебя обучили в детстве.

Так и с теми знаниями и навыками, которые я приобрел в Агентстве печати «Новости». Меня, к счастью, хорошо обучили. И мы еще посмотрим, кто в этой войне выиграет.

Я опишу события 2009-2011 годов так, как это было в реальности. И пусть каждый предстанет тем, кем он в той реальности был. Пусть власти, прокуроры, следователи и простые сторонние читатели в России и за рубежом решат сами, кому что причитается.

Расслабьтесь, «негодующие читатели», и читайте. Или не читайте, – спокойнее будет.

Однако, не все читатели негодуют. Большинство читает молча. Некоторые пишут коротко: «Пишите, читаем. Интересно!»

Некоторые обращаются с предложениями о поддержке: кто готов открыть сайт на английском, кто помочь с переводом, кто предлагает различные варианты информационной поддержки. Никто из них не просит денег, понимая, в какой ситуации я нахожусь. Огромное им спасибо!

На вас я и рассчитываю!

7

Когда я приезжал в УДП РФ я редко ставил автомобиль на улице. Ильинка почти всегда в рабочее время была забита. Автомобиль обычно я ставил на многоэтажной парковке, которая была построена в старом здании напротив Торгово-промышленной палаты РФ.

В тот день, после встречи с Сергеем, выехав из здания парковки на Ильинку, я проехал до Красной площади и затем вдоль Храма Василия Блаженного и  Васильевского спуска к набережной Москвы-реки. По набережной я проехал вдоль Кремля, а затем повернул с Кремлевской набережной и между Боровицкими воротами и Каменным мостом выехал на Боровицкую площадь. Когда включили зеленый свет светофора, поток машин пошел по Моховой мимо Дома Пашкова, Библиотеки имени Ленина и старого здания Московского университета. Между двумя зданиями МГУ: журфака и Института стран Азии и Африки, который я окончил в 1976 году, — я выехал на Большую Никитскую улицу.

По Большой Никитской я проехал мимо здания Консерватории и стоящего напротив небольшого двухэтажного дома, в котором находится сейчас какой-то банк. Рядом стоит церковь. В этом доме я родился и прожил до пяти лет.

Мое первое воспоминание: бело-золотистый свет, и из этого света выступает широкое лицо солдата. Он улыбается. На голове его пилотка. Он отдает мне честь. Лицо Юры, младшего брата мамы. Потом лицо тонет в свете и исчезает.

Мама не верила, что я это помню. Когда Юра вернулся из армии, мне было несколько месяцев. Но я это хорошо помню. И всегда понимал, что это мое первое воспоминание.

Еще я помню руку бабушки Лены, матери моей мамы. Моя кроватка стояла рядом с кроватью, на которой спали дедушка и бабушка, и она для того, чтобы я спокойнее засыпал, давала мне руку, и я обнимал ее руку во сне, а она терпела, не смея руку от меня убрать.

Я помню, что в дальнем углу была занавеска, а за ней маленькая темная комната, где стояла икона, и горела лампадка. Еще там стоял черный диск радио, который начинал неожиданно и громко играть гимн Советского Союза в шесть часов утра и будил всех. Я запомнил, что гимн звучал в темноте, и все просыпались «под фанфары», и бабушка включала свет. Меня гимн пугал по утрам, и я в детстве долго испытывал неприязнь к гимну, который ассоциировался с холодным и черным неожиданным пробуждением.

По праздникам ночью, перед парадом, по улице Герцена (в советское время она так называлась) шли танки и другая военная техника. Тогда мы тоже просыпались, но это не пугало. Было интересно. Меня держали у окна, и я смотрел на лязгающие и грохочущие гусеницы танков.

Когда я родился, дедушка вышел на пенсию. Он был печником. Лучшим в Москве. Обслуживал главные объекты. Здание ресторана «Прага», которое теперь принадлежит Тельману Исмаилову. В этом здании, в кабинете Тельмана, у меня была с ним разборка с участием солнцевских бандитов.

Дедушка обслуживал и Кремль. Через сорок лет судьба вернула меня в Кремль менять системы не только кондиционирования и вентиляции, но и отопления, которыми при Сталине в Кремле занимался мой дед.

И теперь у меня наворачивалась «разборка» в Кремле…

 

Я проехал до Никитских ворот, а затем по Спиридоновке и Малой Бронной, мимо Патриарших прудов, до Садово-Кудринской улицы. Здесь, в доме 21А, я прожил с пяти лет до окончания университета. И ходил каждый день в институт по тому, пути, по которому тогда проехал.

Все эти годы я довольно часто заходил в наш двор. Просто посидеть на скамейке, отдохнуть. Посмотреть на длинный, в семь метров, балкон квартиры, в которую мы переехали.  С этого балкона я когда-то смотрел во двор. Позже любил полежать на раскладушке, почитать. В теплые ночи я на балконе спал. Теперь на балконе стоит тарелка спутниковой антенны.

Бабушка новой квартиры не увидела. Она умерла в больнице за несколько дней до переезда.

Из первых воспоминаний на новой квартире я помню, как в доме ждали войну. Женщины, моя мать и жена Юры, тетя Нина, со слезами на глазах собирали моему отцу и Юре вещи, укладывали их в рюкзаки. Дедушка сидел молча. В глазах мужчин стояла тревога. Все были серьезны. В доме было тихо. Ждали вызова в военкомат и мобилизации. Еще свежи были воспоминания о Великой Отечественной войне. Еще прошло лишь несколько лет, как мой отец, который прослужил семь лет в Германии, и Юра вернулись из армии.

Это было в дни Карибского кризиса. Потом вдруг пришло сообщение, что мобилизация отменяется, и все обрадовались и зашумели, и женщины побежали распаковывать вещи, мужчины заговорили громкими и уверенными голосами. Быстро накрыли стол и сели праздновать…

Во дворе мы целыми днями играли в футбол. Сигналом к прекращению игры были крики матерей, вернувшихся с работы.

— Витя, домоой! Валера, домоой!

Я возвращался домой. Мама удивленно спрашивала:

— Что вы так кричите, когда играете? И что это за странные клички у вас? Ужас! Гнутый, Треугольник, Замок, Хак, Бздичок… Ужас! Надо же придумать: Бздичок! Это кто у вас?

— Витька Гарбуз.

— А Гнутый?

— Витька Игнатов?

— Витя же не гнутый,- удивленно говорила мама.- Ничего гнутого в нем нет. А Замок, это Замковой, что ли?

— Да,- говорил я, поспешно обедая и ужиная одновременно. Мне хотелось почитать книжки о приключениях, но портила настроение мысль, что мама заставит делать уроки. Она очень хотела «сделать из меня человека».

— А ты кто?

— Хак.

— Как Хак? Какой ты Хак? А я думаю, кого это они Хаком называют? Орут так: Хак, Хак. Почему Хак?

— Ну, это давно было, когда мы переехали. Играли во дворе в хоккей. Я был самый маленький. А в это время в канадской сборной была тройка: кто-то там, Омалей и Хак, который в этой тройке был меньше всех ростом. Славка Беляев меня Хаком и назвал.

— Ужас! Ничего приличнее нельзя было придумать? А Витю Родкина как зовете?

— Валя или Треугольник.

— Почему Валя? Он же Витя. И Треугольник! Как можно мальчика называть Треугольником?!

— Не знаю. Не я клички придумываю.

— А кто?

— Не знаю. Само как-то получается.

— Ну, ладно. Заканчивай есть и садись делать уроки. И так весь день прогонял в свой футбол…

В те годы самыми близкими друзьями были не те, с кем я играл в футбол, а Мишка Цфасман и Витька Куцуруба. Но они в футбол играли редко. Их родители заставляли делать уроки.

Мишка Цфасман в спорте был не силен. По мячу ногой он больше промахивался. Но учился хорошо. Особенно по математике.

Мама говорила: «Дружи с Цфасманом. Евреи они умные».

Наш двор примыкал к саду Филатовской детской больницы. Сад назывался Софийкой. Росли в нем, в основном, яблони и каштаны. Это были остатки тех садов, которые дали название Садовому кольцу Москвы. Мы лазили в Софийку через дыру в заборе.

Там Мишка Цфасман показал мне и Витьке Куцурубе, что такое обрезание.

Мы смотрели на его обрезанное достоинство с испугом.

— Ведь больно, наверное,- сказал Витька.

— Нет. Не особенно,- небрежно, но важно сказал Цфасман.- Я тогда маленький был. Ничего не помню.

— Все равно, наверное, больно было,- сказал Витька.

После этого мы уважать стали Мишку Цфасмана еще больше. Он приобрел ореол страдания.

После четвертого класса Мишкина семья (родители у него были врачами) переехала жить в другое место. Потом он перевелся в специальную математическую школу. И мы потеряли связь друг с другом. Я слышал, что его семья уехала жить в Израиль.

С Витькой Куцурубой мы сидели за одной партой, много вместе занимались спортом. Мой отец называл его «крепыш».

— Сейчас твоего крепыша Куцурубу встретил. В магазин бежал,- говорил отец, вернувшись с работы.

Долгое время мы хотели поступать вместе в МИФИ, но в последний год я вдруг передумал и пошел сдавать экзамены в гуманитарный – Институт восточных языков (ИВЯ). Сейчас – ИСАА при МГУ.

Витька же пошел в МИФИ. Был комсоргом курса, потом комсоргом института. После института пошел служить в КГБ. В ФСБ дошел до генеральских директорских должностей. Руководил борьбой с организованной преступностью, бандформированиями и терроризмом.

В 1998 году был отстранен от работы после пресс-конференции Березовского, Гусака, Литвиненко и Трепашкина, которые обвинили руководство ФСБ в попытке убийства Березовского.

Еще числясь в ФСБ, Виктор, злой на то, что стал жертвой политических интриг, приехал ко мне.

— Палыч, возьми на работу замом,- сказал он.- Только с одним условием: я не буду у тебя заниматься тем, чем занимался в Конторе. И не буду иметь отношение к Конторе.

(Продолжение следует)