За годы работы в различных условиях и при разных системах у меня выработалась привычка пытаться организовать дело так, чтобы процессы шли не один за другим, а накладывались друг на друга словно многослойный пирог. В последние три месяца я
– писал статьи, пытаясь заставить лидеров оппозиции, правительство и широкую общественность понять необходимость разработки конкретных социальных и экономических реформ, а не говорить о невозможности этого, потому что в оппозицию входят слишком разные силы, что их объединяет только идея “Россия без Путина”;
– готовил свои предложения по программе реформ, включающей создания государственных, частных и общественных структур, которые могут стать социальной и экономической базой для ее проведения; я хочу продемонстрировать, что любая идея, в том числе идея очищения России от коррупции, имеет материальное воплощение, то есть может и должна выразиться в конкретных социальных и экономических требованиях и проектах (непонимание этого нынешними лидерами оппозиции вообще для меня факт удивительный и говорит о необычайно низкой их подготовке);
-пытался создать эти структуры, причем, делал это, как я уже отмечал, не имея серьезной поддержки ни со стороны нынешних лидеров оппозиции, ни со стороны кругов, близких к нынешнему правительству. Скорее, я встречал открытое сопротивление и противостояние, особенно, как это ни странно, со стороны так называемых “лидеров” оппозиции и их сторонников. Об этом отдельный разговор.
Мне хотелось выступить с публикацией разделов программы, которые касались создания конкретных структур, именно в момент их создания. Первый опыт, вроде бы, получился, и я публикую материал с предложениями создать Международный Антикоррупционный Комитет – через несколько дней после принятия решения о его создании, в период его регистрации и разработки концепции развития, становления его отделений и других структур.
Этакое реалити шоу, которое я затеял в качестве эксперимента два с половиной года назад, и во что я превратил большую часть моей жизни в последнее время. И я предлагаю общественности, реальной народной оппозиции, многочисленным возникающим движениям, организациям, отдельным инициативным гражданам принять в нем участие!
В нашем мире, где тебя постоянно отслеживают, прослушивают, записывают и закладывают, приходится жить в нескольких мирах. Дела, которые пытаешься воплотить в жизнь, должны производить впечатление разрозненных действий, по которым нельзя понять, к чему они ведут, и в какой точке пересекутся. Описывая свои действия, необходимо создавать впечатление, что цель твоих действий прозрачна, или может быть вычислена приложением небольших умственных усилий, но при этом необходимо обеспечить абсолютную секретность главной задумки.
В момент, когда тебе совершенно понятно, что ты будешь делать в следующий момент и в переспективе, надо демонстрировать в телефонных разговорах, на совещаниях, отчеты по которым уйдут в конролирующие органы, нерешительность, озабоченность, несдержанность, злость. То, что ты хочешь достигнуть, должно быть сначала достигнуто, и лишь потом стать известным. Лишь небольшая группа непосредственных участников должна понять то, что происходит, и сознательно в нем участвовать, но и они должны узнать планы только в последний момент.
Мысль создать Международный Антикоррупционный Комитет появилась у меня в августе 2010 года. Тогда начались допросы в Следственном Комитете меня как свидетеля, несмотря на мои требования признать меня, семью и “Москонверспром” потерпевшими. СК не принял во внимание, что уголовное дело было возбуждено против Лещевского и группы коррупционеров в Управлении делами Президента именно по моему заявлению, что я, будто штатный сотрудник или агент ФСБ – МВД, ходил в здания Управления делами Президента, обвешанный видео и аудио аппаратурой, записывая передачи денег. Причем, денег выделенных для этих целей мною по просьбе ДЭБ МВД, а не государством, денег, которые я отдавать не хотел и не собирался.
В ходе допросов и очных ставок, которые длились неделями, под предлогом проверки доказательства моих возможностей выделить на оперативные эксперименты МВД 15 млн рублей, следователь Сергей Владимирович Тынников начал задавать вопросы о моих банковских счетах и собственности, в том числе зарубежной. На очных ставках Лещевский, Дроганов и Ольшевский, в унисон, начали говорить о моих зарубежных поездках, прежде всего в Лондон. При этом они хитро улыбались: ” Ну, ты, понял? Мы тебя сами поймаем!” Мне давали понять, что если я не остановлюсь, не прекращу свои обвинения против чиновников УДП РФ, МВД и ФСБ, то у меня найдут припрятанное за границей и возбудят уголовное дело.
В этих организациях и Администрации президента откровенно говорили, что несмотря на то, что я уголовное дело возбудил против сотрудников Управделами президента, в ближайшее время оно будет пересмотрено и возбуждено против Морозова. Лещевского и иже с ним освободят от ответственности.
Я не делал испуганного вида. Так, немного, типа растерялся. Мне было выгодно, чтобы они радостно бросились искать там, где ничего не было. Пока будут искать, следствие будет идти своим чередом, нарывая материал на коррупционеров и их защитников. В моих интересах было сделать так, чтобы следствие продолжалось, набирало материал, а Кремль и Старая площадь находились в успокоенном состоянии, ожидая сведений о моих счетах за границей.
Чиновники и бизнесмены имеют разную психологию, разные мозги. В Индии говорят: если ты проработал на госслужбе два года, ты никогда не сможешь работать в бизнесе.
Российский чиновник, получая откаты, прежде всего, прячет деньги в кубышке, в ячейках банков, на счетах за границей, покупает дорогую собственность, в последнее время – акции энергетических и других компаний, которые сидят “на трубе” или добыче и производстве материалов, пользующихся спросом при любом кризисе. Ни один чиновник не станет вкладывать деньги в создание нового предприятия, бизнеса с нуля. Он привык “доить”, а не создавать. В этом одна из причин того, что режим, созданный Путиным, стал раковой опухолью России. Его становой хребет- коррупционное чиновничество – способно только “доить”, высасывать соки из экономики, промышленности, сельского хозяйства, но не создавать.
Бизнесмены, особенно те, кто привык начинать “с нуля”, имеют другие установки, другой склад характера, другие мозги. Я понимаю, что самыми эффективными вложениями могут стать именно те, которые делаются в новое производство, в новые идеи, новые структуры. Ты имеешь массу проблем, напряг, но если через все трудности и проблемы прорваться, наладить работу нового механизма, то этот механизм будет стоить дорого.
Когда мы создали “Москонверспром” в 2000 году, я вложил около 60 тысяч рублей. Курицын и Коврига, которые были также акционерами, 16 тысяч рублей (называю приблизительно, по памяти). Через года полтора они продали мне свои акции за 50 тыс. долларов США. Через два года компания стала приносить чистой прибыли по 15 млн рублей, а к 2006 году по 50 млн рублей чистой прибыли, которую мы добросовестно заявляли и платили налоги. Половину прибыли мы направляли на развитие компании, половину на дивиденды. То есть, вложив рубль, я получал в год от 200 до тысячи рублей. Заработать столько же можно только, если отнять такой бизнес, такой отлаженный механизм у того, кто его создал за свои деньги, трудом, способностями и нервами.
Бизнес идет по первому пути, российские чиновники – по второму. В этом и заложено, как говорили Маркс и Гегель, антогонистическое противоречие, то есть противоречие непримиримое.
В 1990 году я начинал Информационно-консультативный центр “Новости-Инкомм” (сначала как один из один из авторов идеи и советник первого руководителя центра Александра Евфарестова, а потом как его генеральный директор), потом “Аккор-Интер”, затем “Йорк Интернэшнл”в России, ООО “СКАТ”, ОАО “Москонверспром”. Все это я делал последовательно в разные годы, начиная с 1990 года, на пустом месте.
Я привык делать новое дело, психологически готов к этому. Более того, хочу этого. Когда я вижу нишу в экономике, куда можно войти с новым делом, когда я понимаю, что это дело удовлетворит спрос на новые, нужные людям товары или услуги, когда внутри возникает предчувствие успеха, я понимаю, что ради таких дел стоит жить, тратить силы и время.
Занимаясь спортом, узнаешь физизическую радость. Занимаясь творческой деятельностью, узнаешь радость творчества. В бизнесе познаёшь чувство созидания и успеха. И это тоже многое значит.
Наверное, чиновник, захватив чужой бизнес, тоже радуется. Но это радость не созидателя, а вора.
Тогда, в конце 2010 года они не могли понять, что заработанные деньги, кроме семьи, прежде всего обустройства сыновей и их семей, я вкладывал в бизнес, а не прятал на счетах, тем более, что прятать мне было не нужно. Я получал все офциально, платил налоги.
Тем более, я не прятал за рубежом. В 2010 году в Великобритании я вместе со школьным другом Этьеном Хоффлендом (одноклассникам от него привет!!!) создал первую в этой стране строительную фирму с российским капиталом – “Англо-русскую строительную компанию” (АРСК).
Однако, развернуть мы ее не смогли. Я погряз в судах, допросах, очных ставках, проверках налоговиков, попытках обанкротить “Москонверспром”. Этьен вытянуть один компанию, которая должна была использовать кадровый потенциал “Москонверспрома”, не мог. Мы проект заморозили до лучших времен.
Я не скрывал информацию об АРСК. О ней знали и в УДП РФ. Слухи об АРСК, замешанные на психологии чиновника- коррупционера (“наверняка, там все зарыл, не зря туда ездил… Счас, будет он там какие-то стройки затевать… Наверняка, прикрывался, а сам обналичил деньги и в Англии запрятал. Накупил на эту компанию замков…”), гнали их и следователей в поисках компромата за рубеж.
К сожалению для них, я был воспитан в советское время, воспитан хорошо. В том числе в армии, в группе советских военных специалистов (СВС) в Индии, где прошел за два года до должности зама начальника СВС, был единственным, кто имел счет в индийском банке и получал зарплату на всех сотрудников. Затем в главном пропагандистском органе СССР – Агентстве печати “Новости”, пройдя путь от стажера до главного редактора, руководителя аналитической службы АПН, генерального директора его первого коммерческого аналитического центра. Я привык к тому, что за рубежом все еще прозрачнее, чем в России, что ничего незаконного там делать нельзя, так как за это всегда придется платить, даже если ты это сделаешь не специально, а по ошибке. В советские времена за такие ошибки расплачивались не только карьерами, но и жизнями. Мне и в голову не могло придти, что можно незаметно что-то купить, или припрятать. Просто для меня это не существовало.
В начале 90-х меня удивляли чиновники, которые стремились получить деньги от иностранцев за границей. Они говорили русским представителям: мы не хотим, боимся работать с вами, нам деньги заплатите там- за рубежом.
Слыша подобные разговоры, я первое время из добрых побуждений пытался их остановить, объясняя, что все наоборот: за границей только видимость свободного хождения денежных средств. Представители инофирм лекго обещают выплатить любые наличные и делают это. Но! Во- первых, они это делают, потому что имеют законное право платить консультативные, в том числе наличными или переводами на счета. Во-вторых, они освобождаются от любой отвественности, если в своих бух документах, отражают эти выплаты. Им просто достаточно в книге учета записать: выдал Бородину 15 млн. долларов в качестве консультативных за подписание контрактов по реконструкции Кремля. Паколли освобожден тем самым от отвественности, Бородин ничего об этом не знает. И не узнает, пока где-то в другой стране не будет принято политическое решение посадить его в тюрьму за отмывание ворованных из российского бюджета денег. Хотя деньги эти он воровал не для себя, в основном, а для “семьи”.
В ходе следствия я понял, что деньги на зарубежных счетах и собственность будут искать только у меня. Я говорил следователю о виллах Лещевского в Черногории, о его собственности в бывшей Югославии, о том что он в апреле 2010 года летал раз десять в страны бывшей Югославии, пряча концы, застигнутый разбушевавшимся вулканом в Исландии. Следователь записывал мои слова, но я понимал, что искать толком никто не будет. А если найдут, то просто в очередной раз заставят кому-то заплатить.
Потом я понял, что проверка моя закончилась, и она им ничего не дала.
К этому времени я твердо решил заняться поиском счетов и собственности Лещевского и Ко, включая его начальников, которые активно противодействовали делу, пытаясь повернуть оглобли в мою сторону.
Я понимал, что, во-первых, это возможно, во-вторых, это трудно. Опыта подобных действий у меня не было. Или, точнее, опыт был, но тогда я находился в стороне от процесса поиска и в реальном поиске пропавших денег участия не принимал. Я отбивался и пытался сохранить жизнь.
Дело было в 1994-95 гг. Тогда я работал генеральным директором и главой представительства американской корпорации “Йорк Интернэшнл” в России. В 1994 году мы подписали контракт с Главным управлением охраны РФ (ныне Федеральная служба охраны РФ) на поставку оборудования для кондиционирования воздуха в Большом Кремлевском Дворце.
В то время заказчиками по реконструкции ГКД выступали сразу две организации: проектирование, генеральный подряд, общестроительные работы и часть инженерии были за Управлением делами президента РФ, то есть Пал Палычем Бородиным, а кондиционирование и некоторые другие инженерные системы были отданы ГУО, которое тогда возглавлял Крапивин Юрий Васильевич, ныне всемогущий советник Якунина, главы РЖД.
Была между “Йорком” и ГУО еще одна структура – “Интрабанк”, который и вывел меня на Кремль. Банк появился от знакомых сотрудников КГБ. В то время некоторые были уже бывшими, некоторые переведены в ФСБ.
Банк был молодой, организован бывшими комсомольскими работниками. До этого они помогли обогатиться Ходорковскому, переведя собственность Московского комитета ВЛКСМ на бывшую комсомольскую организацию – НТТМ, которую возглавлял никому не известный комсомольский работник среднего звена Михаил Ходорковский. Потом Ходорковский использовал эту собственность, созданную за деньги десятков миллионов комсомольцев, сдававших взносы, для создания капитала банка МЕНАТЕП. Дальнейшая история известна.
Более мелким проектом был Интрабанк, который решили раскручивать через знакомые чекистские структуры, в том числе ГУО.
Возглавляя аналитическую службу АПН, я имел прямые контакты с сотрудниками КГБ, курировавшими это направление. Непосредственным моим руководителем в АПН некоторое время был зампред – генерал КГБ. На его должность когда-то претендовал известный “борец за демократию” генерал КГБ Калугин. Говорили, что отказ Калугину в переводе на должность зампреда АПН сыграл значительную роль в том, что Ельцин принял решение ликвидировать АПН “как монстра холодной войны”.
Контракт по реконструкции БКД был заключен на 12 млн долларов США. Сумма была определена приблизительно: проекта еще никто не получал. Нам проплатили первые 3 млн долларов в качестве аванса. Перед подписанием контракта руководство ГУО и банка обратились с просьбой открыть отдельный счет для этого контракта в Интрабанке. Я сообщил о просьбе кураторам в Австрии, которые руководили Йорком Восточная Европа. Те ответили согласием, которое я передал президенту Интрабанка Павлу Очаковскому.
По русской и международной традиции контракт обмыли. Праздновали в Кремле, в Государственном Кремлевском Дворце, “на красном ковре”, в небольшом зале, где стоял один стол на двадцать человек. Потом в этом зале проходили Рождественские приемы Патриарха Всея Руси Алексия.
На подписание контракта прилетели не только австрийское руководство, но и президент “Йорк Корпорейшн” Боб Покелволдт, первое лицо во всей корпорации, и Харольд Шер, 78-летний, занимавший непонятную должность президента корпорации по бывшему СССР, который собственно и руководил тогда всеми делами по России. Он и пригласил меня на работу в “Йорк”.
Во время застолья зашел разговор о банке. Валерий Павлович Горелов, заместитель коменданта Кремля, гордо рассказал, что банк планирует спонсировать ремонт часов на Спасской башне.
Боб Покелволдт, который сидел рядом со мной, наклонился ко мне и спросил:
– Что за банк?
Я коротко рассказал о банке и о просьбе Кремля открыть специальный счет в нем. Я сказал, что австрийцы дали согласие. Австрийское руководство сидело рядом. Покелволдт кивнул: “Хорошо, открывай.”
Когда пришел аванс, мы обратились в “Моспроект- 2”, который делал проект реконструкции, с просьбой предоставить проектную документацию, по которой нужно было изготовить оборудование. Проектной документации не оказалось. Более того, проектировщики сказали, что документация появится не раньше, чем через полгода.
Я приехал в Кремль, чтобы обсудить, что делать. В контракта не были указаны конкретные сроки, но зависнуть на полгода, а то и более, получив аванс в три миллиона долларов, казалось мне рискованным. Горелов меня успокоил:
– Палыч, тебя чего это волнует? Нас не волнует. Все равно вы свою работу сделаете. Подождем, пока проектировщики сделают.
Несмотря на то, что проект не двигался, отношения с кремлевцами развивались. Мы встречались почти еженедельно, по разным поводам. Стало традицией водить гостей, которые приезжали в Москву из разных филиалов “Йорка” на экскурсии в Кремль.
Мы выступили спонсорами сначала приемов Патриарха, а потом и Кремлевского балета. Если профессиональные дела зависли, то социальные и общественные связи между ГУО, Кремлем и “Йорком” расцветали.
Естественно, часто общение проходило за праздничным столом. На одном из таких застолий, месяца через два после подписания контракта и выплаты аванса, Горелов, выступая с тостом, сказал, что “Йорк” получил уже два транша по три миллиона и скоро получит третий. Я ничего не знал о втором. Я промолчал, но на следующий день написал официальное письмо в банк с просьбой сообщить о состоянии счета и наличии денежных средств. В подученном ответе сообщалось только о первом платеже. Я договорился с австрийскими кураторами, что переводу первый транш на основной счет компании и закуплю на эти деньги стандартное оборудование на склад, чтобы создать запасы на лений сезон.
Я ожидал, что банкиры начнут выступать против перевода денег из банка, но они прореагировали спокойно. Так, немного повздыхали.
Я направил еще одно письмо с просьбой сообщить о состоянии счета. Получил ответ, что средства на счете отсутствуют. Тогда я написал письмо, в котором сообщил, что у меня есть информация о том, что был проведен еще, как минимум, один платеж на наш счет по контракту с ГУО РФ.
Мое письмо подняло бурю. Сначала меня попытались заставить забрать письмо и забыть историю с последующими платежами. Но я уже понял, что тут не только пошли хищения, но и кто-то наверняка останется крайним. Я отказался и заявил, что буду делать все предельно формализовано, точно по закону.
Тогда на меня начали откровенно давить, предлагая подставить компанию.
– Палыч, ну какая тебе разница? Что для твоего Йорка три миллиона при его обороте в четыре миллиарда в год? Песчинка! А мы откроем все контракты, все объекты для вас!
Мои попытки объяснить, что в американской публичной компании не может бесследно пропасть три миллиона долларов, что я не хочу и не буду подставлять компанию, в которой руковожу подразделением, что я сам не хочу быть замешанным в пропаже бюджетных денег, что за мою “договоренность” по американскому законодательству в тюрьму пойду не только я , но и Боб Покелволдт, не привели ни к чему. На меня смотрели как на то ли больного, то ли фанатика.
Начались угрозы. Пришлось нанять охрану. Охранники доводили меня до Кутафьей башни в Кремле и там ждали. Как раз в это время запретили пускать в Кремль с оружием. До этого проход с оружием при наличии соответствующих документов был разрешен, что тоже воспринималось после советских времен как нечто невероятное
Борьба шла по многим фронтам. Я старался, чтобы история была не заглушены в рамках только ГУО – “Йорк”.Подключал всех, кого было возможно, или всех, кто был готов подключиться. Участвовали и ФСБ, и МВД, и бывшие комсомольцы, и бывшие АПНовцы, хотя уже тогда они резко потеряли влияние.
Создавалось впечатление, что американский и европейский “Йорки” меня оставили один на один с ГУО. Во время моей поездки в США первый заместитель Крапивина Никитин Валерий Николаевич направил в США письмо, в котором просто сообщил, что Морозов сбежал в США с чемоданом с тремя миллионами долларов США, и просил вернуть деньги, Морозова и чемодан. Руководство корпорации требовало направлять информацию о конфликте, но меня практически не теребило.
Через два месяца после пропали денег и начала конфликта меня и Очаковского вызвал на совещание Гурлев Георгий Валентинович, начальник финансового управления ГУО. В его кабинете в Потешном дворце, который занимали службы Охраны, он озвучил позицию руководства: ГУО РФ не интересует, куда и как пропали бюджетные деньги, выделенные на реконструкцию Кремля. ГУО требует деньги вернуть любым путем. Кто будет возвращать, Йорк или банк, Охрану не волнует.
По виду Гурлева было видно, что он знает о судьбе денег, что он выполняет приказ, что он больше всего на свете в этот момент не хочет быть замешан в эту историю. Он сказал то, что ему было приказано, так, как было приказано, и отпустил нас.
Мы шли от Потешного к Кутафьей башне.
– Паша, – сказал я не поворачивав голову к нему,- ты идиот? Ты куда влез? Говори правду, и давай вылезать вместе. Вместе вылезем.
Его, большого и толстого, била мелкая дрожь.
– Валерий Павлович, вы даже не представляете, на каком высоком уровне это решается,- сказал он, дрожа.- Вы не представляете, на каком уровне на меня давят.
– Да, все я понимаю. Только тебе надо думать, как в живых остаться.
Я сказал это уверенно, но в тот момент у меня зародились сомнения, что это все дело рук только Крапивина и Никитина. В голосе Паши было еще что-то. “Неужели Ельцин?”, – подумал я.
Через три месяца после пропали денег и начала конфликта я получил сообщение о приезде в Москву из Лондона финансового управляющего “Йорка Европа” Бэллаби и из Вены заместителя директора “Йорк Восточная Европа” Бауэра. Мне было приказано договориться с руководством ГУО о встрече для обсуждения возникших проблем.
Я договорился с ГУО. Перед встречей мы троем собрались в комнате переговоров компании. Комната предварительно была проверена на прослушку ( у нас происходили подобные происшествия ). Обсудили, какова будет позиция руководства ГУО, их возможные доводы и действия. Говорил я. Бэллаби и Бауэра молчали.
Я сказал, что ГУО попытается нажать на нас, испугать. Будут говорить о том, что деньги государственные, бюджетные, что они не могут пропасть просто так. Что их надо или вернуть, или за это будет кто-то отвечать: или руководство “Йорка” или. Банка, или те и другие. Будут грозить уголовным делом, остановкой контрактов, запретом на работы. Будут обещать контракты, защиту и тому подобное. Предложат поставить оборудование на три миллиона долларов по ценам, которые определит сам “Йорк”. Если мы согласимся, то будем у них на крючке всю жизнь, сказал я. Соглашаться нельзя.
Выслушав меня, Бэллаби сказал:
– Валерий, мне кажется, правильно оценивает ситуацию. Будем придерживаться плана, а там действовать по обстановке.
Бауэр испуганно смотрел на нас. Он выглядел очень неуверенным.
Мы вышли из здания, сели в мою служебную “вольво”. За рулем был Слава Зверев, водитель от Бога, бывший капитан ГАИ, муж моей двоюродной сестры Нины. Рядом с ним сел охранник. Бэллаби, Бауэр и я сели на заднее сиденье. После начала конфликта я был вынужден ездить с водителем и охранником (иногда двумя). Славке и охраннику я сказал, что едем на окончательные переговоры, поэтому из машины они выходить не должны. Они все поняли.
По дороге я гадал, какого плана мы должны придерживаться. Решил, что у Бэллаби есть свой план, в который он меня пока решил не посвящать.
Пропуск в Кремль на мою машину был прикреплен к лобовому стеклу. Охрана на Боровицких воротах была предупреждена. Мы въехали в Кремль, даже не притормаживая. Проехали вдоль Оружейной Палаты и Большого Кремлевского Дворца, проехали через площадь к корпусу 14. У меня было ощущение, что я вижу Кремль в последний раз. Во всяком случае, еду по его территории в своей машине.
Мы вышли из машины, которая осталась на парковке перед корпусом. Мы поднялись по лестнице, прошли охрану. Нас ждал Гурлев. Мы поздоровались и пошли за ним по коридору в кабинет Крапивина.
В кабинете кроме Крапивина были два первых его зама Никитин и Соколов. Все они были в генеральских мундирах. Высокие, тяжелые, особенно Крапивин и Никитин, они нависали над иностранцами.
Сели за стол. Мы – лицами к окнам. Кабинет был большой, окна высокие, но ремонт в кабинете, как и вовсем корпусе, не делался со сталинских времен, когда этот корпус и был построен на месте Чудова монастыря. Толстые стены и обстановка кабинета начальника советской спецслужбы создавали мрачную атмосферу.
За столом Бэллаби сел между мною и Бауэром. Он сразу дал понять, что будет вести переговоры. Я выступал переводчиком. Бауэр молчал. Он еще больше побледнел и как-то сполз со стула, еле держась над столом. У меня мелькнула мысль, что он может просто и реально обделаться со страха. Я решил, что надо его отвлечь чем-то, спросить что-нибудь. А то потом над “Йорком” будут издеваться.
– Бауэр? Все нормально?- спросил я. Он посмотрел на меня, мало понимая, что происходит. Бедняга, наверное, решил, что больше из казематов Кремля он не выйдет. А может быть, у него этот страх был на генетическом уровне?
Разговор пошел именно так, как я и предполагал. Генералы нависли тяжелыми плечами с погонами над столом, сверля нас свирепыми взглядами. Гурлев сидел сбоку, в серебристом пиджаке, смотрел в сторону ( он так и не получил генерала, поэтому военную форму не носил).
Крапивин потребовал возврата денег, которые ГУО перевело нам на счет. Почему эти деньги на счет зачислены не были, российское государство не волновало. “Йорк” указал данный счет в контракте, поэтому компания несла ответственность за банк.
– Нам этот банк рекомендовало Ваше ведомство, – сказал Бэллаби.
– Я не знаю ни о каких рекомендациях. Деньги должны вернуться государству. Или вы должны поставить оборудование на три миллиона долларов. Выбирайте.
– Хорошо,- сказал Бэллаби.- “Йорк Корпорейшн” готов поставить оборудование на три миллиона в качестве спонсорской помощи.
Лица Крапивина, Никитина и Соколова радостно засветились. Гурлев с интересом отвернулся от стены.
– Есть два варианта,- продолжил Бэллаби после паузы.- Первый: вы подписываете с Валерием контрактов на двести миллионов долларов, и мы с радостью поставим вам оборудования на названную вами сумму.
Лица Крапивина, Никитина и Соколова растеренно уставились сначала на Бэллаби. Потом на меня. Я сохранял невозмутимость переводчика. Я сам не знал, к чему идет дело. Просто, невозмутимо молчал.
– А второй вариант?- удивленно и растерянно спросил Крапивин.
– В Испании есть город, – Бэллаби назвал город.- В этом городе есть улица,- Бэллаби назвал улицу.- На этой улице есть три дома, – Бэллаби назвал номера домов.- Мы можем их конфисковать. Продать. А вырученные от продажи деньги вернуть в российский бюджет.
В комнате воцарилось молчание.
– Принимаем, – сказал Крапивин, поднимаясь.- Двести миллионов – так двести миллионов.
Напряжение как-то сразу спало. Генералы смотрели на нас с удивлением, как-то не веря в то, что происходит. В глазах стояло уважение, за ним удивление и страх.
– Валера,- ты заебал, – улыбаясь, сказал Крапивин, родимая мне руку в дверях.
Я вспомнил этот случай, сидя на допросах, чувствуя, что деньги кремлевцев в этот раз никто толком искать не будет. “Йорк Корпорейшн” за мной теперь не было, нужно было все делать самому.
Я не спешил, вырабатывал план постепенно, используя те возможности, которые открывались или оставались у меня в эти годы. В соответствии с планом, я должен был продолжать всеми способами подчеркивать, что занимаюсь только защитой компании, пытаюсь вернуть деньги. Причем, делаю это именно через российские суды, Следственный комитет и прокуратуру. Я не мог остановить судебные дела, несмотря на то, что они стоили мне лично и компании в сумме, в среднем, не менее четырехсот тысяч рублей ежемесячно, а также поток писем и заявлений. При этом, люди в компании должны были работать в полную силу, чувствуя необходимость борьбы здесь, в России. Слава Богу, что большинство воспринимало наш конфликт как свое кровное дело, остальные – как интересное приключение. Побежали и предали лишь очень немногие.
Мне также надо было активно публиковать в СМИ, прежде всего на своем блоге в Слон.ру, на сайтах компании, фонда “Преображение через сотрудничество”, информагентств “Регионпрогноз” и “Информполитпрогноз”, на сайте Движения “просто россияне”, а впоследствии, когда УДП РФ удалось закрыть мой блог на слоне, на блоге в сноб.ру, материалы о судах, следствии (в рамках возможного) и тд.
Если бы противник вдруг заметил, что я остановил работу адвокатов, прекратил давить на следствие, требовать справедливости в МВД и Прокуратурах, то он бы сразу заподозрил, что у меня поменялись подходы, цели, приоритеты. Дальше проверка бы показала, что я веду активность в другом направлении – зарубежном. Пришли бы к выводу, что я готовлю что-то за рубежом. Чиновники и чекисты сейчас думают не об идеологических диверсиях, как это было в советские времена. Первая мысль пойдет о деньгах. Если у меня за границей денег нет, значит речь идет не о моих деньгах. Об их деньгах! А это святое!
За такими выводами должны были последовать предельно жесткие меры.
Второе, я решил, что мне надо срочно проработать связи, которые бы вывели меня на структуры, специализирующиеся на расследованиях, поиске спрятанных за чужими именами счетов, собственности. Эти структуры не должны были быть слишком известными в России, но в то же время имеющими связи и опыт работы в нашей стране. Они не должны были работать на правительственные структуры и чиновников, которые были связаны с Управлением делами и Администрацией президента. Они не должны были работать по контракту с силовыми структурами и прокуратурой, а также бывшими и нынешними ее сотрудниками. Иначе будет конфликт интересов, и нет гарантии, что такая структура не сольет информацию.
К сожалению, я и сейчас не могу рассказать о том, как, кто и на кого меня вывел. К середине 2011 года я имел предварительные договоренности о начале поиска денег за рубежом по нескольким направлениям, в том числе через специализированную компанию, группу журналистов из нескольких стран, которые занимаются расследованиями, а также нескольких иностранных бизнесменов, которые имели информацию о каналах увода денег из России.
В самой России у меня также сложился круг источников информации. Эти люди появлялись сами. В основном это были строители или бывшие силовики. Они узнавали обо мне из публикаций газет. Шифруясь, выходили на меня и предлагали внутреннюю информацию или выход на людей, которые этой информацией обладали. Частично, я использовал получаемую информацию для продвижения уголовного дела против Лещевского и УДП РФ, частично, передавал журналистам, которые публиковали материалы, не делая на меня ссылки. Мне слишком большая раскрутка была не нужна. Пусть раскручивается Навальный или еще кто-нибудь. Мне нужно было выжить. Сохранить впечатление узкой направленности борьбы. Журналисты и так делали свое дело прекрасно.
(продолжение следует)
