4
Мы росли, и двор оставался центром нашей жизни, медленно и неуклонно меняясь. Умирали люди, и с ними уходили привычки, традиции, какая-то часть дворовой культуры. Особенно быстро ушли из жизни фронтовики и люди, затронутые войной. А с ними уходили воскресные сборы жильцов во дворе, многочасовые игры в домино, цветы, огороды, клумбы.
Доминировать во дворе стало наше поколение, с его футболом, хоккеем и драками класс на класс и двор на двор.
Началось большое строительство жилья в Москве. Люди получали отдельные квартиры, коммуналки разъезжались.
Уехали в новую квартиру Цфасманы, а Мишку перевели в специальную математическую школу. После этого мы еще несколько раз встречались, но общего между нами становилось все меньше, и встречаться мы перестали. Потом мы узнали, что Цфасманы уехали в Израиль.
Наша школа стала «спец-школой» с преподаванием ряда предметов на английском языке, и многие стремились в нее пристроить своих детей. В наш класс приходили новые ученики.
В классе появилась новая девочка. Худенькая блондинка, с веселым характером. Звали ее Надя Туркина (теперь она далеко не худенькая, носит фамилию мужа Карапетян и недавно приезжала ко мне в гости в Лондон). Жила она на другой стороне Садового Кольца.
Мы с Витькой Игнатовым влюбились в нее. После занятий мы шли за ней, следя, стараясь остаться незамеченными. Мы хотели узнать, где она живет. Надя шла домой обычно вместе с подругой Наташей Поляковой. Они шли медленно, болтая, прыгая, хохоча. А мы следили, забыв о футболе.
О своей любви мы по секрету рассказали Витьке Куцурубе, и он присоединился к слежке.
– Что вы в ней нашли такого?- спрашивал он нас, не понимая наш выбор. Объяснить мы не могли. Непонимание его закончилось закономерно: Куцуруба тоже влюбился в Туркину. Причем как-то серьезно, так, что мне стало казаться, что он любит ее больше, чем я и Игнатов.
Мы проследили ее до парадного, а потом выяснили квартиру, и даже раз позвонили в дверь, заскочив на этаж выше, и наблюдая оттуда за дверью квартиры сквозь лестничный пролет. Дверь открыл лысоватый мужик в майке, тренировочных штанах и домашних тапках. Он осмотрелся, вернулся в квартиру и закрыл дверь. Больше мы в квартиру Туркиной не звонили.
Эта любовь к Наде Туркиной была нашей большой тайной. А каждая тайна когда-нибудь кем-то раскрывается. Тайну нашу открыл Витька Игнатов. Он рассказал кому-то в классе, и Витька Родкин, хитро улыбаясь, начал у нас с Куцурубой выяснять подробности. Мы жутко возмутились, потом обиделись, а потом решили проучить Игнатова и побить его.
Родкин это дело почувствовал и держался весь день рядом с Игнатовым. После школы Игнатов, понимая свою участь, пошел сразу домой. Мы пошли за ним. Родкин перебегал от нас к Игнатову, от Игнатова к нам, спрашивая нас с нетерпеливой улыбкой: “Чего надумали? Чего надумали-то?” Мы молчали.
Когда зашли в подъезд, Витька Игнатов остановился у лифта и ждал нас. Он стоял, опустив голову, стеснительно улыбаясь, чувствую свою вину и понимая свою участь.
Мы подошли к нему. Родкин остался стоять в нескольких метрах, с интересом наблюдал за нами. Я толкнул Игнатова к Куцурубе, тот толкнул Игнатова ко мне. Витька упал. Родкин подскочил к нему и ударил ногой несколько раз Игнатова в живот. Я вдруг отчетливо понял, что мы делаем что-то не то, какую-то гадость.
– Ты чего?- спросил Куцуруба Родкина.- Вить, вставай.
Он стал поднимать Игнатова. Я тоже подошел помочь. Игнатов, согнувшись и держась за живот, открыл металлическую дверь лифта и вошел внутрь. Он закрыл дверь, но лифт не поехал. Мы стояли, прислушиваясь к тишине в лифте. Через пару минут мы открыли дверь. Игнатов сидел в лифте на полу и плакал.
– Вить, извини,- сказал Куцуруба.
– Он здесь причем?- спросил Игнатов, кивая в сторону Родкина. – Он никакого отношения к этому не имеет! Зачем он?!
Витька Игнатов поднялся, толкнул нас из лифта, закрыл дверь и нажал кнопку шестого этажа. Лифт поехал.
– Ты зачем влез? Ты зачем его ударил? – развернулись мы к Родкину.
– Ну, мы же его бить решили, – сказал Родкин. Он улыбался почти так же, как улыбался Игнатов, ожидая нас у лифта. Я понял, что Родкин боится, что мы теперь начнем бить его.
Мы вышли из подъезда и пошли домой. Витька Родкин шел рядом с нами…
Родители Игнатова развелись, когда он был в первом или во втором классе. Отец его, смуглый и черноволосый, с резкими, словно рубленными чертами лица, уехал к новой жене. Он приезжал в старую семью не чаще двух-трех раз в год, привозил деньги. Отца Витька боялся.
Витька жил с бабушкой и мамой. Они жили в большой комнате в коммунальной трехкомнатной квартире, окна и балкон которой выходили на Садовое кольцо.
Мама Витьки была высокой брюнеткой, с мягкими чертами лица. Разговаривая со мной, она всегда улыбалась, как-то мягко и печально. Она умерла, когда мы учились в четвертом классе. У нее было больное сердце. А потом оказалось, что Витька Игнатов унаследовал от нее эту болезнь.
После смерти матери Витька жил один с бабушкой. Родители и учителя в школе очень за него переживали. Первое время после смерти матери Игнатова, моя мама иногда отправляла меня к нему в гости, передавая бабушке пакет с какими-нибудь приготовленными мамой пирогами или тортом. Бабушка благодарила, но всегда говорила:
– Лера, передай маме, что нам ничего не надо. У нас все есть.
Она называла меня Лера. И она каждый раз угощала меня чем-нибудь своим, как раньше. У нее все было особенно вкусным. Даже обычные сухари она делала как-то особенно вкусными. Встречая мою маму во дворе, она всегда благодарила, но просила больше ничего не передавать. «Вот помру, тогда Витиньке поможете»,- говорила она.
Витьке мои передачи были неприятны, хотя он молчал. Он как-то пережил уход отца и смерть материи без внешних трагедий, продолжал хорошо учиться и гонять во дворе в футбол. Изменилось в нем, может быть, только то, что он стал пытаться верховодить, показывать себя круче других…
Зимой мы ходили кататься на коньках на Патриаршие пруды. Мама и Юра, как потомственные москвичи, очень хорошо катались на коньках. У Юры коньки были беговые. Именно моя мама научила ребят из нашего двора кататься на коньках.
Когда нам исполнилось двенадцать – тринадцать лет, мы все стали активно заниматься спортом, записываясь в различные секции. Куцуруба занимался борьбой. Мой отец называл его «крепыш».
— Сейчас твоего крепыша Куцурубу встретил. В магазин бежал,- говорил отец, вернувшись с работы.
С Витькой Куцурубой мы сидели за одной партой, по утрам вместе во дворе занимались спортом. Долгое время мы хотели поступать вместе в МИФИ, где готовили физиков ядерщиков, но в последний год я передумал и пошел сдавать экзамены в гуманитарный, в Институт восточных языков (ИВЯ), впоследствии он был переименован в Институт стран Азии и Африки при МГУ.
Витька Куцурба пошел в МИФИ. Был комсоргом курса, потом комсоргом института. Во время учебы в институте его семья получила новую квартиру, и он уехал из дома на Садово-Кудринской. После института Куцуруба пошел служить в КГБ, где занимался безопасностью ядерных и оборонных объектов. В ФСБ дошел до генеральских должностей. Руководил борьбой с организованной преступностью, бандформированиями и терроризмом, в том числе на Северном Кавказе.
В 1998 году был отстранен от работы после пресс-конференции Березовского, Гусака, Литвиненко и Трепашкина, которые обвинили руководство ФСБ в попытке убийства Березовского. Все они служили в подразделении, которое находилось в структуре, которой командовал Куцуруба.
Еще числясь в ФСБ, отстраненный от должности и службы, Виктор, злой на то, что стал жертвой политических интриг, приехал ко мне.
— Палыч, возьми на работу замом,- сказал он. – Только с одним условием: я не буду у тебя заниматься тем, чем занимался в Конторе.
Через год к нашему офису приехали генералы ФСБ и уговорили его уволиться из моей компании.
– Предлагают возглавить службу безопасности в компании Черномырдина «Международное сотрудничество»,- сказал он мне. – Там безопасность курирует вице-президент Рогозин из ФСО.
– Звездочет, что ли? – спросил я. У Рогозина в ФСО и Кремле была кличка «Звездочет», потому что он занимался всякими паранормальными явлениями, телепатией и предсказаниями, и над ним подсмеивались, включая Коржакова и Барсукова, хотя именно они привели его на руководящую должность в ФСО, наплетя что-то Ельцину.
– Да, – Виктор улыбнулся. – У них бюджет службы безопасности десять миллионов долларов в год… Все развалено. Просят наладить. Поначалу дают пять тысяч долларов в месяц.
Мы тогда только начали раскручивать компанию, и Виктор получал у меня значительно меньше.
Он ушел. А через несколько месяцев опять появился.
– Они все проели, – удивленно, с кривой усмешкой, сказал он. – На зарплату денег нет. Мне уже два месяца не платят. Идиоты. Столько денег угробить! Во что страну превратили!
– Ты всегда можешь вернуться, – сказал я.
Но он не вернулся. Он уехал в Тюмень и стал руководить службой безопасности нефтяной компании…
Во время учебы в институте я тоже переехал жить в другой район Москвы, но часто после занятий приезжал в свой старый двор. Витька Игнатов, Славка Беляев и некоторые другие ребята остались жить в нем.
Игнатов поступил в Геологоразведочный институт, который находился на Моховой рядом со старым зданием МГУ, в котором был мой институт, и мы часто встречались.
Некоторое время, еще в школе, Витька занимался хоккеем в ЦСКА, играл вместе с Вячеславом Фетисовым, которому уже тогда прочили великое будущее. Стать спортсменом Игнатов не смог: у него было больное сердце. Сначала его перевели из нападения во вратари, а затем он просто перестал ходить на тренировки. Его признали бесперспективным.
– Мотор не тянет, – сказал он мне, когда я его спросил, почему он перестал ходить на тренировки. – От матери досталось.
Начинали мы заниматься хоккеем вместе, но мне не понравилось холодными зимними вечерами ездить на Ленинградский проспект, а потом на холодном ветру играть на открытых площадках в темноте под светом прожекторов, а потом по ночной Москве возвращаться домой. Я ушел из секции, позанимался разными видами спорта: борьбой, боксом, а в институте серьезно занялся регби…
Бабушка Витьки Игнатова умерла, когда он учился уже в институте.
– Меня Лера похоронит, – сказала она перед смертью.
Витька позвонил мне, и я приехал на похороны. На похороны приехали еще пара ребят из нашего класса и двора. Когда привезли гроб на кладбище, его надо было перенести к могиле. Виктор, как близкий родственник, нести гроб не мог. Ребята вдруг испугались нести гроб и отказались. Я взял тележку переставил гроб на нее и повез тележку со стоящим на ней открытым гробом к вырытой могиле один, смотря на лицо бабушки Витьки Игнатова и стараясь, чтобы гроб не качался.
После похорон мы собрались на поминки за столом в квартире Игнатова. Соседи у него уже умерли к этому времени, и он остался в трехкомнатной квартире жить один.
Мы выпили за упокой души его бабушки.
– А ведь она знала, что ты будешь один везти ее гроб,- сказал, горько улыбаясь, Витька. – Так и сказала: «Меня похоронит Лера». Странно, да?
Виктор закончил институт, получив элитную специальность специалиста по урановым месторождениям, женился, у него родилась дочь, а потом и сын, но сын умер. Когда Игнатов был в командировке, работал в геологоразведочной партии где-то в Казахстане, его жена позвала гостей, а после застолья легла в кровать спать и положила сына рядом, и «заспала» его, то есть задавила ребенка во сне. Когда Игнатов вернулся из командировки, он избил жену, выгнал ее и развелся. Стал больше пить. А потом, когда Советский Союз развалили, то всю урановую отрасль закрыли в первые же дни после переворота, и Игнатов стал безработным.
Работал он кем придется, постепенно скатываясь на дно.
Потом его выселили из трехкомнатной квартиры на Садовом кольце и переселили на самую окраину Москвы, в Солнцево, в однокомнатную квартиру в блочном доме.
5
Узнал я о том, что произошло с жильцами нашего дома не сразу. Правда, я ожидал чего-то подобного. Еще в самом начале 1990-х я как-то по делу заехал в Краснопресненский районный Совет и встретился со своим знакомым. Кажется, я искал тогда помещение для аренды под офис для кооператива «Центр социально-экономических и научно-технических инноваций (СЕНТИ)», который я организовал, когда учился в Академии общественных наук при ЦК КПСС.
Знакомый мне рассказал, что многие дома в Москве уже приватизированы, и сделано это тихо.
– Хочешь посмотреть, какие дома приватизировала Батурина? – спросил он меня.
– Кто такая Батурина? – спросил я.
– Жена Лужкова.
Тогда я услышал фамилию молодой жены Юрия Лужкова впервые (Лужков в то время был или заместителем мэра Москвы Попова, или уже стал мэром, точно я не помню).
– Как это она «приватизировала»? – не понял я. – Что стала владелицей домов, в которых живут другие люди?
– Да. Только не она сама, а ее компания «Мост».
Название компании «Мост» я тоже услышал впервые. Тогда многое только начиналось.
– Вот посмотри список домов. Девятнадцать домов.
Он показал мне список. Я с удивлением смотрел на перечень адресов, в котором я обнаружил все дома нашего двора, где я прожил школьные и университетские годы. Так и было написано: Садово-Кудринская ул., д. 19, д. 21, д. 23.
– А людей куда?
– Выселят под предлогом аварийности и необходимости ремонта. Дадут квартиры на окраине Москвы.
Через несколько лет ко мне в офис неожиданно пришел Славка Беляев. Тогда я работал генеральным директором компании «Йорк Интернэшнл». Офис мы снимали в Ермолаевском переулке у Патриарших прудов, то есть практически напротив нашего двора, на другой стороне Садового кольца.
– Я тут с Гнутым разговаривал, он сказал, что ты сейчас в американской компании работаешь, и дал адрес, – сказал Славка, усаживаясь на против меня в кабинете. – Ты знаешь, что Игнатова выселили в Солнцево?
– Да, он мне говорил. Мы как-то с ним встретились на улице. Он ужасно выглядел. Я после этой встречи полдня в себя приходил…
– Пьет… И мою мать хотели выселить в Сонцево, – усмехнулся Славка. – А я им сказал: «Хер вам, а не гвозди!» Взял карту Москвы, циркуль, отмерил на карте двести метров и провел круг, и говорю: «Так, бойцы! Покупаете моей матери в приличном доме, расположенном в двухстах метрах от ее дома, двухкомнатную квартиру. И тогда моя мама освободит квартиру.»
Я помнил его мать, глухонемую, бедную, редко выходившую во двор женщину, работавшую, кажется, уборщицей. Славка был толстым, шустрым и хитроватым. К этому времени он работал управляющим делами недавно созданного «Академбанка».
– Сам я уже давно, как и ты, уехал с Садово-Кудринской, женился, мы живем отдельно, а мать осталась в своей комнате, в коммунальной квартире, – продолжал Славка. – Когда начали всех выселять, нужно было получить согласие жильцов. Кого уговаривали, кого давили и заставляли. Гнутый уехал. Пару раз повыступал, а потом согласился и уехал. Я ему говорил: давай оборону держать вместе. А он уже сломался: Какая разница? – говорит. – Их не победить пиздец стране… Все согласились в итоге. А я отвез маму в деревню к родственникам, получил заверенную нотариусом доверенность от нее на представление ее интересов и подписание любых документов, взял отпуск в банке и переехал жить в ее комнату.
Славка с удовольствием улыбался, а я с интересом ждал, чем закончится его история.
– Ну, они сначала наезжать на меня начали. Приходят, говорят: «Или сейчас уедешь, или тебя вывезем силой, и ничего приличного не получишь. Отвезем в халупу.» Я им говорю: «Ребята, карту видите? Циркуль видите? Круг на карте видите? Двести метров. Двухкомнатная квартира в приличном доме.» Они опять: вывезем, без квартиры и без головы останешься! Я им: «Двести метров. Приличный дом. Квартира в собственность дорогой мне мамы». Они: «Жить надоело!?» Я сажусь за стол, беру ручку, пишу: «В Отделение милиции № 3…» Заявление. Они смеются: «ничего милиция не сделает!». На следующий день приходит участковый, начинает их опрашивать. Они говорят, что мило со мной разговаривали, а я все перепутал. Милиционер уходит, они говорят: «все равно тебя дожмем, пожалеешь, хуже будет!» Я сажусь за стол при них, пишу «В Отделение милиции…» Заявление об угрозах. И говорю: «Ребята, я взял отпуск в банке и буду сидеть в этой квартире пока вы мне – вот, двести метров, приличный дом, двухкомнатная квартира, в собственность мамы. А копии моих заявлений в милицию я направляю в службу безопасности банка. Они в курсе.» Опять приходит милиционер, они опять говорят, что не угрожали. После ухода милиционера опять наезжать начинают. Только рот открывают, я беру ручку и бумагу и пишу заявление, копия в банк. Они плюнули на меня, начали ломать все в доме. Квартиры ломают, ходят, стучат, засрали все специально, не убирают, а я живу спокойно, из квартиры выхожу редко, чуть что, – я в милицию заявление. Говорю им, скоро на материал в газету наберется. Их руководство стало приезжать. Только рот не так откроют, я ручку в руку, они рот закрывают. Начинают уговаривать, я им карту и циркуль и мягко говорю: «Двести метров, приличный дом, двухкомнатная квартира, в собственность.» Все внутри дома сломали, на всех шести этажах, начали уже строить новые перекрытия, но работать нормально не могут, а я отпуск взял за свой счет, живу здесь, жена продукты носит. Приезжает опять их начальство, я им говорю: «Надо мной не каплет. Туалет есть, продукты есть, книг полно. Канализацию перерубите, дерьмо выгребать больше будете.» Они говорят, ладно, давайте мы вам двухкомнатную квартиру дадим, но государственную, как всем. Я им: Как же так?! Вы себе в собственность мой дом забрали. Я здесь родился, жизнь прожил и молчу. А меня в государственную квартиру за счет государства отправляете. Тут я молчать не буду. Хрен вам, а не гвозди! В собственность и только! Ну, ладно, говорят, купим вам в собственность, не в центре Москвы, но в очень приличном районе. Я им: в приличном районе, – это хорошо, но вот карта, вот циркуль, вот круг… Они орать, визжать, а им мягко так, культурно говорю: двести метров, я тут родился, тут моя родина, мама хочет здесь жить, вот доверенность… Потом приезжают: вот вам квартира на улице Гашика. Смотрю на карту (я-то Гашека хорошо знаю, ну, думаю, сломались, козлы), проверяю, – внутри круга дом. Хорошо, говорю, а дом какой? Хотя дом я тоже знаю, отличный дом. Они засуетились, дом, говорят, Министерства иностранных дел, только дипломаты живут. Это хорошо, говорю я им. Дипломатов я люблю. У меня друг дипломатом был. Это я про тебя ввернул… А квартира какая? – спрашиваю. Двухкомнатная, на втором этаже, прекрасная квартира! А в каком состоянии? – спрашиваю. Надо бы отремонтировать перед переездом, говорю, в новую въезжать надо. Они стоят, смотрят на меня. Убить хотят, но не решаются. Я им говорю: Чего вы опечалились? Почти ведь договорились. Дом мне подходит, квартира тоже устраивает… после ремонта. Осталось мало: отремонтировать… Еще поднатужьтесь, и все! Ремонтируют они квартиру. Приходят, суют документы на подпись. Я пошел, посмотрел квартиру, сделал замечания по ремонту, вернулся домой. Говорю: Ну, перевозите теперь наши вещи… Они уже не сопротивляются, а радостно бросились мои вещи перевозить. Перевезли. Вернулся я к себе домой. Они вокруг меня стоят толпой. Говорю: Все уже хорошо. Осталось совсем мало… Что?! – орут. Вы посмотрите, какие ручки на дверях: старые, бронзовые, таких теперь не продают и не делают. А сами двери какие!? В прошлом веке мастера делали. Из цельного дуба. Теперь такие не делают. Хорошо, орут, куда двери вести? На дачу, конечно, – говорю им. Только и паркет бы надо тоже отвести. Дубовый, на века сделан, не могу такой бросить… Паркет зачем? – орут. На даче старой, в скворечнике своем, что ли, полы покрывать будете? Я им: ребята, не ваше дело. Ваше дело – паркет отвести. Снимают паркет, все отвозят мне на дачу. А я смотрю, а под полом бревна перекрытия, по метру в диаметре, совершенно чистые, за сто с лишним лет – никакой гнили. Говорю им: а бревна перекрытия какие! Тоже бросать нельзя. Они, чуть не плача: вытащим, перевезем тоже на дачу. Обещаем! Давайте, подписывайте документы! Хорошо, говорю, но обязательно перевезите, а то… Они руками машут: все перевезем! Только бы вас больше не видеть! Ну, говорю, поехали на новую квартиру, там подпишу. Приезжаем, я сел за стол, они толпятся вокруг. Говорю: Не по-русски как-то такие документы в сухую подписывать… Начальник орет: сбегайте за бутылкой водки быстро! Нет, говорю, коньяк нужен, армянский, пять звездочек, натуральный, фальшивый не пью. И закуска тоже не помешает… Через десять минут прибегают с двумя бутылками коньяка, закуской: колбаса, лимон, хлеб, сыр, даже шпроты в суматохе купили. Ну, думаю, и колбаса, и шпроты потом пригодятся. Две бутылки коньяку поставили на стол. Думали, что я их за стол приглашу. Я же одну рюмку себе поставил. Налил коньяку, выпил, закусил лимончиком… Потом взял ручку и подписал документы… Так что теперь я живу на улице Гашика. А другую квартиру сдаем. А мать решила остаться в деревне…
Вот такую мне историю рассказал Славка Беляев.
6
А Витька Игнатов уехал в однокомнатную квартиру в Солнцево. Через несколько лет он позвонил мне и сказал, что нужно встретиться.
Он приехал ко мне домой. Был бедно, но чисто одет. Трезвый.
– Валер, помоги, – сказал он. – Дай денег на приватизацию. Сейчас квартиры приватизировать разрешили, но там взнос за оформление заплатить надо. У меня таких денег нет…
Деньги были небольшие. Мы уже свою квартиру к тому времени приватизировали.
– Конечно, дам, – сказал я. – Сколько?
Он назвал сумму. Эти деньги у меня были дома. Я сходил за деньгами и отдал ему.
– Я не смогу отдать, – сказал он, и я кивнул. – Я помру скоро. У меня поджелудочная железа совсем плохая. Недавно такой приступ был, думал, подохну. Шел по рынку и увидел соленые огурцы. Так захотелось! Купил один, съел прям на рынке, и так скрутило! Чуть не подох. В больнице лежал. Ты пить можешь, сколько хочешь, но закусывать надо обязательно. Я последние годы часто не закусывал. Работы не было. Денег тоже. Вот и сжег поджелудочную… Думаю, что жить осталось мало… Хочу, чтобы дочери квартира осталась после меня.
Виктор Игнатов умер через год после нашей встречи, у него был рак поджелудочной железы. В гробу он лежал, криво усмехаясь над собственной и нашей жизнью…
А дома в нашем дворе «Мост» отремонтировал, перестроил и, как оказалось, продал за очень большие деньги Управлению делами Президента РФ. И поселились там семьи чиновников. А потом им разрешили эти квартиры приватизировать, бесплатно.
В той квартире, где жил Славка Беляев несколько лет назад был магазин модной одежды «Ностальджи». А в квартире Витьки Игнатова, или рядом, живет дочь Бориса Немцова…
Вот такая история…
На фото: Наш класс. В верхнем ряду: Виктор Игнатов (второй слева), Виктор Куцуруба (второй справа), я (третий справа). В третьем снизу ряду: Надя Туркина (четвертая слева), Виктор Родкин (второй справа).
