После поездки в Атланту мы встречались с Сашей и Наташей довольно часто. Обычно в выходные. Мы шли в какой-нибудь ресторан, который по традиции выбирала Ирина. В Москве у нас было несколько любимых ресторанов, где не нужно было, чтобы съесть вкусный стейк, ездить в стеклянном лифте на семидесятый этаж и ничего не крутилось.

Одним из таких ресторанов был «Дориан Грей» на Кадашевской набережной. В этот ресторан я впервые попал в 1992 году. Меня пригласил туда австриец, который сказал, что в этом новом ресторане в Москве готовят не хуже, чем в Италии. В «Дориане Грее» действительно была прекрасная средиземноморская кухня. С тех пор все эти годы в ресторане ничего не менялось: ни качество блюд, ни их набор, ни хорват, который управляет всем в зале. Для российских ресторанов это редкий случай. До сих пор мы иногда бываем в этом ресторане, хотя в связи с войной с Управделами президента и переездом в Подмосковье, где теперь с нами живут пес акита по имени Миша и рыжий кот неизвестной породы, но похожий на британца, по имени, конечно, Барсик, делать это удается редко.

Этот ресторан стал популярным среди кремлевцев с моей подачи. Несколько раз я приглашал туда руководителей Главного управления охраны (теперь Федеральная служба охраны) и Комендатуры Московского Кремля,  когда в 1994 году подписал в Кремле первый контракт по реконструкции систем вентиляции и кондиционирования Большого Кремлевского дворца. Неоднократно я там бывал и со знакомыми из Администрации президента. В американской корпорации позволяли выделять приличные деньги на представительские расходы, что позволяло мне иногда приглашать представителей заказчиков в дорогой ресторан.

Однажды на приеме в Государственном Кремлевском дворце один из кремлевских руководителей предупредил меня и Ирину, что после приема они направятся в «Дориан Грей» праздновать день рождения его жены. Я посмотрел удивленно, потому что понял, что мы приглашены не одни, будет десяток человек, а «Дориан Грей» — один из самых дорогих ресторанов.

— Палыч, не волнуйся. Ты платить не будешь. Сегодня приглашает и оплачивает Плеханов.

Плеханов был владельцем и директором фирмы, которая вела работы по реконструкции стен Кремля. Я слышал, что у него отец был из Девятого управления КГБ (охрана высших должностных лиц государства) и благодаря его знакомствам Плеханов получил завидную работу: реконструкцию и ремонт кремлевской стены. Самое ценное в этой работе было то, что она не прекращалась. Была перманентной, как революция Троцкого. Реконструкция и ремонт шли постоянно, как бы по кругу: завершив один цикл ремонта кремлевской стены, Плеханов плавно переходит к новому циклу. Мечта для строителя.

В ресторане тогда собралось действительно человек двенадцать. Официанты, предупрежденные заранее, нас ждали, сдвинув несколько столов. Несмотря на то что на приеме все ели и выпивали, в ресторане все снова заказали себе и напитки, и еду.

Через несколько дней я оказался опять в «Дориане Грее». Директор, как всегда, радостно меня приветствовал. Когда я расплачивался, он опять подошел ко мне.

— Мне очень неудобно говорить, — сказал хорват, кланяясь, — но в прошлый раз тот, кто оплачивал стол, не смог расплатиться. Он пообещал заплатить через несколько дней, и мы, конечно, согласились, зная, что это ваши друзья, видя их с вами в нашем ресторане. Но прошло уже несколько дней, а он не приехал в ресторан и не расплатился. Я очень извиняюсь, но не могли бы вы напомнить ему.

Я пообещал, удивленный ситуацией. Позвонил в Кремль. Плеханов расплатился в тот же день. Потом директор ресторана мне это подтвердил.

Плеханов спокойно работал, пока в 2000 году в ФСО не пришли питерские. Через некоторое время ему прекратили платить. Он начал требовать оплату, угрожал, что подаст в суд. Его выкинули из Кремля, лишили всех контрактов. Через месяц Плеханов умер от инфаркта.

Несмотря на то что «Дориан Грей» был популярен у кремлевских, в нем любили в те годы собираться и кинорежиссеры (Никита Михалков, например), и губернаторы (Руцкой), и телевизионщики (Дибров с любимыми). При этом все они, кроме Диброва, были знакомы с теми, с кем я приходил в ресторан. Реагировали по-разному: Никита Сергеевич вставал и подходил целоваться. Вставали и мои гости. Целование происходило на нейтральной полосе. Через некоторое время целоваться начал и я.

С Никитой Сергеевичем я познакомился только на премьере «Сибирского цирюльника». После премьеры был прием в гостинице «Рэдиссон Славянская». На приеме мы с женой были по списку ФСО. В холле болтались Потанины, Березовские и другие. Потанин меня поразил тогда откровенными высказываниями о своей бывшей жене (не по теме), Березовский не произвел впечатления, потому что очень суетился, и я видел его сидящим на одиноко стоящем стуле в коридоре, где были кабинеты Коржакова и Барсукова, в дни убийства Листьева. После того, как ты увидел человека на одиноком стуле в длинном и мрачном коридоре корпуса 14 Московского Кремля, где по сторонам находятся кабинеты руководителей кремлевских спецслужб, и ты увидел, как секретарь выносит из одного из кабинетов оставшиеся от застолья бутерброды, чтобы покормить этого человека, он не может на тебя произвести впечатление ни на каком приеме.

Когда Никита Михалков подошел к нашему столику, меня представил один из руководителей тогдашнего ФСО.

— Морозов Валерий Павлович, — сказал он.

— Вижу, что Морозов, — сказал Михалков. Никита Сергеевич тогда произвел большое впечатление не только на меня, но и на жену. На сиденье каждого стула в ресторане, где проходил прием (а приглашенных было не менее двухсот человек), лежали подарки: для мужчины — офицерские духи Hermes, для женщин — шаль Hermes. Производило впечатление не то, что Михалков нашел для этого деньги, а то, что эти деньги он потратил на такие подарки! Под стать подаркам была еда и вино.

Руцкой кивал, кивали и ему, и типа его. На Диброва не реагировали. Дибров и его любимые тоже не реагировали и были заняты собою любимыми.

«Дориан Грей» оставался респектабельным, тихим и уютным.

Однажды, в середине 90-х, мы собрались отдохнуть семьей в Сочи. Были детские осенние каникулы. Поехать в Сочи мы решили в последний момент. Я хотел заказать номер в какой-нибудь частной новой гостинице, но Слава Копьев, бывший и последний первый секретарь Московского комитета ВЛКСМ, настоял, чтобы мы поехали в бывшую комсомольскую гостиницу «Спутник».

На пляже было холодно и нечего делать. Гостиница была полупуста. Видно было, как она постепенно хирела, лишившись разумного хозяина после уничтожения советской власти и комсомола.

Каждый день мы уходили по тропинке гулять в лес, в сторону гор. В паре километров от «Спутника» в лесу был прекрасный ресторан, построенный из деревянного бруса. Там мы обедали. Кормили в ресторане великолепно. Пели оперные грузинские певцы, которые бежали из Грузии во время гражданской войны.

Кроме нас в ресторане сидела компания, человек пятнадцать. По виду они были бандиты середины 90-х на отдыхе с женами и девчатами. Мы встречались с ними в ресторане каждый день в течение десяти дней. Я с женой и двое сыновей сидели за деревянным столом у одной стены ресторана, а солнцевские (я понял это по их разговорам) за длинным столом у другой стены. Обе группы как бы не замечали друг друга.

Обычно мы ели уху, борщ и шашлыки или люля-кебаб со свежими овощами, слушали песни и пили вино и компот. Выбор песен сначала делали сами певцы, а потом, после выпитой водки и вина, начинали заказывать солнцевские. Лидер сидел во главе стола, спиной к сцене, и не вмешивался в выбор братвы. Один белобрысый, небольшого роста, естественно, бритоголовый, любил заказать песню «Черный ворон, что ты вьешься…». Он подходил к певцам сначала нормальной, а потом все более нетвердой походкой. Сунув деньги высокой красивой грузинской певице, он заказывал «Черного ворона» и возвращался за стол. Когда он заказывал эту песню раз в пятый, мы вставали и уходили из ресторана. За солнцевским столом тоже начинали ворчать, особенно женщины, но белобрысый, набычившись, вставал и шел, твердый в своем желании быть склеванным вороном и нетвердый в ногах, к ансамблю и заказывал песню в очередной раз.

Вернувшись в Москву, мы захотели съесть чего-нибудь легкого, например, бранцины на пару или в соли. Через день мы поехали в «Дориан Грей». Сели за столик. Поздоровались с директором, заказали рыбу и по бокалу пино-гриджио. Я оглядел зал. За дальним столиком сидели те же солнцевские, только без женщин. Они смотрели на нас. Мы первый раз поздоровались, а потом все рассмеялись.

Через несколько минут к нам подошел директор, хорват.

— Вы их знаете? — тихо спросил он.

— Виделись на отдыхе. Не ожидали, что здесь встретимся.

— Они у нас столуются, — тихо сказал он.

Саше и Наташе ресторан понравился, но было видно, что строгая атмосфера и отсутствие молодежи их напрягало. Они заходили в «Дориан Грей» несколько раз без нас, но, кажется, не особенно часто. Им больше понравился другой ресторан, который мы им показали: «Иль Питория» недалеко от станции метро «Профсоюзная». Тогда рестораном этим заведовал итальянец, в нем готовили великолепную сибас (та же бранцина, для тех, кто путается в средиземноморской рыбе) со спаржей. В Москве больше такое блюдо нигде не готовили.

На третьем этаже ресторана был банкетный зал, и Саша там праздновал свой день рождения. «Хорошо погуляли, — сказал он о праздновании. — Ребята покуролесили». Я не стал спрашивать о деталях, но представил, как погуляла молодежь, вернувшаяся недавно домой после учебы в Швейцарии.

Осенью 1996 года на меня вышел, через знакомого ФСОшника, Вадим Михайлович Ольшевский, который занимал тогда должность начальника отдела в Управлении капитального строительства Управления делами президента РФ. Ольшевский сказал, что его руководство хочет встретиться с Сашей Лужковым, и спросил, могу ли я это организовать.

Я позвонил Саше.

— Надо спросить у отца, — сказал он. Саша с Наташей к этому времени переехали из своей московской квартиры на Ленинском проспекте в отцовский дом в Архангельском на Калужском шоссе. Дом Лужков построил из кедра. Считается, что в таком доме особый, чистый воздух. Ребята подарили нам фотографию с отцом в этом доме.

Через день Саша позвонил мне и сказал, что готов встречаться. Я связался с Ольшевским. Договорились встретиться в кабинете у начальника Управления капитального строительства УДП РФ Бакшеева.

В кабинете Бакшеева сидел Лещевский, с которым меня тогда и познакомили. Он запомнился мне напряженным взглядом и огромным золотым перстнем на пальце руки. Тогда это было редкостью: среди тех, с кем я общался, золотые перстни никто не носил. В Москве было принято носить огромные золотые перстни только у бандитов и дельцов темного и полутемного бизнеса, а также бывших спецназовцев, которые переквалифицировались в тех же бандитов или крышу от них. Перстень на Старой площади смотрелся как плевок на Мавзолее. Перстень Лещевский носит до сих пор, даже на очных ставках и допросах в Следственном комитете.

Саша был в синем костюме, белой рубашке и галстуке. Волосы он все еще затягивал в пучок. Вместе с Лещевским с его перстнем они смотрелись странно. Лещевский поглядывал настороженно на меня, иногда удивленно переводил взгляд на длинный пучок волос младшего Лужкова.

Бакшеев был в белой рубашке и галстуке, без пиджака. Он заговорил о том, что Управление делами президента хотело бы все больше строить коммерческого жилья в Москве. Деньги у Управления есть и свои, и инвесторов. Управлению хотелось бы, чтобы Москва оперативно решала вопросы по передаче участков земли, которые УДП РФ просило выделить под строительство.

Я знал, что Москва не очень прогибается под федералами и не проявляет рвения в передаче земли для УДП РФ под строительство. Земли в Москве было уже тогда мало, и лишний мощный девелопер Москве был не нужен.

Бакшеев разговаривал без напряжения, уважительно, но официальным тоном. Лещевский, Саша и я в основном молчали. Саша слушал внимательно и с интересом. Такие переговоры вели с ним впервые. Глаза у него блестели, но было видно, что он пришел только слушать.

— Поговорите с отцом, — закончил монолог Бакшеев. — Мы бы хотели установить прямые и эффективные отношения с руководством города. Это будет во взаимных интересах и руководства города, и руководства страны. Да, и московские компании смогут поработать на наших объектах. — Бакшеев посмотрел в мою сторону.

Саша обещал поговорить с отцом. Мы простились и вышли из кабинета, оставив в нем Лещевского и Бакшеева.

Позже я узнал, что положительной реакции от старшего Лужкова и его людей на предложение Бакшеева не последовало. Вопросами строительства в Москве занимался Ресин, а инвестициями в строительство Краснянский. Это были не те люди, которые просто так будут делиться доходами и бизнесом. Москва перестала быть просто городом, в котором надо строить жилье и другие объекты, налаживать хозяйство. Москва превратилась в поляну, на которой делались и делились огромные деньги. Такую поляну просто так не отдавали. И на нее просто так не пускали. Мир изменился.

— Мне папа сказал с ними не работать, — ответил на мой вопрос Саша.

Через пару лет, когда пришли питерские, Бакшеев ушел с должности начальника ГУКС УДП РФ. Ольшевский, с которым к тому времени у меня установились хорошие отношения, рассказал: «У нас шептались, что он должен был получить три миллиона долларов. Забрать из багажника машины на Ильинке. Даже вышел за деньгами, но потом его кто-то предупредил по телефону, что его будут на этом брать. Бакшеев деньги не взял, а вернулся в кабинет и написал заявление об уходе. На его место пришел из Питера Чаус. Его на эту должность назначил лично Путин. Чаус с ним в петербургской мэрии работал… А Лещевский выкрутился. Он всегда выкручивается. Поэтому и кличка у него Лещ. Выплывает из всех ситуаций, — Ольшевский показал жест ладонью, повторяя движение плывущей рыбы. — И Чауса под себя подмял».

Когда Путин стал президентом, в ГКД был организован грандиозный прием. Больше 80 процентов на приеме было из Санкт-Петербурга. Пили страшно. Туалеты в ГКД были заблеваны. Кричали, обнимались, не понимая, кто кого обнимает. Кто и откуда. Везде были слышны голоса: «Мы еще полгода назад не представляли себе, что возьмем Кремль!»

Москва осталась поляной, но на ней появились другие звери.

(Продолжение следует)