Последствия ареста, который потряс Россию
Пришло время начать делать выводы из истории Сергея Фургала, которая, конечно, не только не закончилась, но, на что многие надеются, даже пока не достигла своей кульминации. Однако, некоторые выводы делать надо именно сейчас, подводя итоги прошедших событий, чтобы понять, что следует делать тем, кто Фургала поддерживает, хочет его защитить и стремится изменить Россию в соответствии с теми взглядами, моральными принципами и надеждами, олицетворением которых стал Сергей Фургал.
Именно попытка понять, какие перспективы открывает перед Россией рождение и развитие протестного движения в Хабаровском крае, как это движение будет развиваться и распространяться, как оно будет трансформировать оппозицию нынешнему режиму и влиять на развитие политической системы, является самым необходимым и нужным сейчас делом.
Ибо протестное движение в Хабаровске дает надежду и шанс, — пусть пока совсем маленький, — не просто на изменение режимов на всем постсоветском пространстве, а на создание, в том числе в России, того общества, той системы, о которой мечтали, ради которой жили, страдали, боролись и за которую гибли наши отцы, матери, деды и прадеды.
Итак,
Выводы из истории Сергея Фургала
Конечно, чтобы делать правильные выводы, нужно время, нужно увидеть прожитое и проживаемое «на расстоянии», освободиться от ощущения, что все трансформируется, «течет и изменяется». Надо посмотреть на то, что казалось уже пройденным, потонувшем в прошлом, но оно вдруг возвращается, напоминает о себе, и оказывается, что оно только на время было скрытым наслоениями событий.
Вот несколько выводов, с моей точки зрения, самых главных, которые можно и следует сделать уже сейчас:
Вывод 1. О конце периода безыдейности в истории современной России
Чем отличаются все режимы в государствах на постсоветском пространстве?
Они живут настоящим, в их мироощущении и миропонимании нет будущего, у них нет никакой высокой гуманистической идеи, нет понимания, куда они идут, к чему надо стремиться. И они не могут дать народу никакой идеи, не могут объяснить, ради чего надо жить, страдать, терпеть, что надо строить и создавать, чтобы быть счастливыми.
Потуги притянуть в качестве государственной идеи Православие и патриотизм, — при всем их значении как цивилизационных ценностей, — для существующих режимов бессмысленны и напоминают только давно известные сентенции типа «партриотизм – последнее прибежище негодяя», а бормотание на счет «глубинного народа» не вызывает у самого народа ничего кроме неприятия, раздражения и чувства очередного унижения.
Элиты, правящие на территории бывшего СССР, в том числе в России и Беларуси, живут сегодняшним днем, решают сиюминутные задачи, делают то, что необходимо им сейчас для покрытия их интересов. Они используют, сохраняют или грабят и делят то, до чего могут дотянуться сейчас. Они производят и создают только то, что нужно им тоже в данный момент или в ближайшем будущем. Их мало заботит, что будет в отдаленной перспективе, и они с презрением, как к чудакам и недоумкам, относятся к тем, кто живет или хочет жить ради будущего. У них нет видения будущего, нет никакой теории, идеи и идеологии.
Эта безыдейность появилась не с приходом Владимира Путина и «питерских» и даже не с развалом СССР и приходом к власти Бориса Ельцина. Она была унаследована нынешней элитой от позднего СССР, где именно потеря идеи, веры в коммунистическое будущее, в коммунизм привела к деградации режима и гибели первого социалистического (каким оно представляло себя) государства.
Начало ХХ века, особенно годы революционного подъёма, привели в России к до этого небывалому идейному, эмоциональному, творческому порыву, героизму, самопожертвованию, к вере и надежде в коммунизм и счастливое будущее человечества. И несмотря на десятилетия раскола общества, открытую и скрытую гражданскую войну и иностранные интервенции, распри и заговоры, предательство и чистки, догматизм, жестокость, насилие и подавление инакомыслия, этот порыв сохранялся, продолжался и терял свою силу чрезвычайно долго…
Партийная и государственная бюрократия, которая иногда бессознательно в силу своей необрзованности и некомпетенции, а когда и сознательно в своих групповых интересах, искажала, разлагала «марксизм-ленинизм», который она сама же создала в конце 1920-х и начале 1930-х годов как бюрократический догмат из удобных и полезных для партийной бюрократии обрывков идей Карла Маркса, Фридриха Энгельса и Владимира Ленина, довела народ и страну до того состояния, когда «марксизм-ленинизм», а с ним и реальный марксизм, для большинства народа умер, превратился в труп. Бюрократия довела «марксизм-ленинизм» сначала до состояния идеологической мумии, а потом до разложившегося и смердящего мусора, отравлявшего все вокруг, который следовало выбросить за ненадобностью и вредностью.
Понимание того, что КПСС не имеет идеологии, научной идеи, которая бы объясняла происходящие процессы в мире, говорила, что надо делать и как строить коммунистическое общество, пришло к руководству партии в конце 1940-х годов, в послевоенный период, когда были созданы два проивоборствующих лагеря: социалистический и капиталистический, когда была развязана холодная война, жесткая и бескомпромиссная, и встал ребром вопрос о том, кто победит в экономическом и социальном соревновании: капитализм или социализм.
Именно тогда оказалось, что советская экономическая система решительного преимущества над западной системой не имеет. Понимания как строить социализм и развивать его в «странах народной демократии», а также в Китае, которые выбрали коммунистическую идеологию, у советского руководства было смутное и фактически сводилось к использованию советского опыта и повторению пройденного СССР пути. Однако, тот же Сталин понимал, что путь СССР, был путь вынужденных решений в определенное время и в определенных обстоятельствах, когда часто приходилось ломать реальность «волей коммунистов» и через репрессии миллионов выбираться из отсталости и разрухи, готовясь к войне с капиталистическим миром, который окружал СССР.
Государственная собственность, например, оказалась не имеющей большого преимущества в эффективности перед частной собственностью. Госсобственностью было легче управлять, можно было быстрее концентрировать ресурсы и усилия на нужных направлениях, на нужных проектах, но создавать всесторонне развитую, гибкую и эффективную экономику было сложно. Все упиралось в эффективность бюрократии, а эффективность бюрократии зависела не только от уровня ее образования или преданности коммунистическим идеям, но и от репрессивных органов, от уровня жестокости и неизбежности наказания. Только нависший над бюрократом меч закона и правосудия заставлял его работать и думать не о своих интересах, а об интересах народа и государства. Это приводило к созданию огромного репрессивного аппарата и росту влияния секретных служб.
Госсобственность на средства производства, ресурсы и недра, а также на систему реализации товаров позволяла сохранять цены на товары, услуги и жилье на самом низком уровне, но это было хорошо лишь для бедняков и средних слоев населения. Высший круг бюрократии, который мог бы, не будь коммунистической идеологии, получать значительную часть прибыли от управления госсобственностью и от сотрудничества государства и капиталистического сектора экономики, в СССР создать себе богатство легально, тем более сохранить его для своих потомков, не мог. Тогда в чем же был интерес бюрократов высшего звена? Ответственности много, вплоть до расстрела, а доходы ограничены марксисткой идеологией. Такой «социализм» бюрократии был не нужен.
С другой стороны, на Западе стали активно учиться у СССР и перенимать его опыт. Так, государственная собственность стала развиваться в капиталистических странах, и фактически, стала занимать не менее важное положение, чем в сталинском СССР. При этом, государственный сектор дополнялся частным сектором, который также перенимал советский опыт управления и планирования, приспосабливал его, в частности плинирование, к управлению компаниями и корпорациями, получал от госсектора огромные доходы и реагировал на потребности быстрее и результативнее советской бюрократической машины, создавая огромные богатства для элиты, в том числе государственной бюрократии.
То же самое происходило с другими достиженяими, которыми гордился СССР и которые считались символами социализма. Бесплатное образование, бесплатное медицинское обслуживание, социальное жилье, предоставляемое государством людям с низкими доходами, которые не могли купить себе жилье в частную собственность, — все это появлялось, хотя и со значительной задержкой, в капиталистических странах, и при этом по качеству не всегда уступало, а в некоторых странах превосходило тот уровень, который мог предоставить СССР, переживший самую разрушительную из войн.
Более того, развитие в капиталистических странах акционерных обществ фактически означало проведение (в предельно ограниченном масштабе и специфической форме) обобществления средств производства, компаний и других экономических форм, что соответствовало коммунистическим идеям обобществления. Этот процесс акционирования не только снимал социальное напряжение, вовлекая в процесс получения доходов от акционерных компаний и обществ широкие слои населения, но и повышал эффективность работы самих компаний и корпораций. Конечно, об этом никто не говорил. Капиталисты скрывали это, чтобы не признавать даже намека на воплощение идей Маркса в своих странах, а коммунисты молчали, чтобы не признавать способности капитализма применять и «присваивать» черты, которые как-то напоминали коммунистические зачатки. Это ведь противоречило догматам «марксизма-ленинизма». Более того, акционерная собственность могла стать конкурентом государственного сектора, а это бюрократии абсолютно не нужно. Государственная бюрократия в СССР была по своей природе против обобществления экономики.
При этом, государственная собственность не считалась ни Марксом, ни Лениным истинно коммунистической формой собственности. И Маркс, и Ленин считали, что государство должно отмереть, и государственная собственность исчезнуть… Во всяком случае, в том виде, в каком она доминировала в СССР и составляла важную подструктуру в капиталистической экономике. Ленин считал, что именно чиновники, бюрократы, управляющие госсобственностью, представляли наибольшую угрозу для коммунистов и социализма: «Если нас и может кто-то победить, то это наша собственная бюрократия.»
Но что нужно было делать? Чем заменять государственнную собственность? Как развивать социалистические отношения, строя коммунистическое общество? Кооперативы и артели работали при Сталине очень эффективно, но управлять ими так, как нужно было руководству СССР в тот период, было сложно от слова «невозможно». Никто ответов на поставленные жизнью вопросы дать не мог.
Первым о проблеме безыдейности начал открыто говорить Сталин. «Нам нужна теория», — говорил он. – «Без теории нам погибель.» Однако, бюрократы, — и партийные, и государственные, — а также большинство народа его не поняли или сделали вид, что не поняли. Какая еще нужна была теория и идеология?! У нас же есть теория Маркса, Ленина и Сталина! Мы же победили в войне! Мы создали социалистический лагерь! Надо только собраться в кулак и победить и уничтожить капитализм окончательно!
Они отказывались принимать то, что сам Сталин знал прекрасно: он никогда не был теоретиком и использовал лишь теоретическое наследие Ленина. При этом, Ленин сам впадал в догматику, а объяснить успел лишь, как надо завоевать власть и защитить завоевание от внутренних врагов и иностранной интервенции на первом этапе после Октябрьского переворота.
Ленин и первые большевики считали, что социалистическая революция займет много лет, возможно, десятилетий. Ленин назвал лишь основные направления в строительстве социализма, но это были лишь начала, и от части их Сталину пришлось отказаться, чтобы быстрее провести индустриализацию и подготовиться к войне (на этом вопросе мы остановимся позже).
Хрущев разрушил остатки живого марксизма, свалив все прошлые просчеты, ошибки и преступления на Сталина. Хрущев, стремясь сокрыть собственные преступления, по невежеству и мстительности добил марксизм в СССР окончательно. Бюрократия победила. Коооперативная собственность, которая, как считали и Маркс, и Ленин, по своему уровню обобществления, то есть соответствию коммунистическим идеям, стояла выше государственной формы собственности, была уничтожена, захвачена бюрократами через огосударствление артелей и окончательное обюрокрачивание колхозов.
Однако, самое страшное, что совершила бюрократия при Хрущеве до сих пор недооценивается и замалчивается историками и политиками.
В послевоенные периоды СССР находился в ситуации крайней нехватки и недостатка продуктов и товаров, в том числе массового спроса. Бюрократия не только использовала этот дефицит, но активно и скрытно содействовала его созданию и сохранению. Часть дефицитных товаров, производимых именно в государственном секторе экономики, по преступным каналам реализовывалась на открытом рынке под видом колхозной или артельной продукции. Это позволяло бюрократам получать «черный» доход и создавало связку между чиновниками и криминальным миром.
Во времена Сталина, выявляя такие схемы, правоохранительные органы и спецслужбы действовали жестко, иногда с предельной жестокостью. Достаточно вспомнить громкие дела 1940-х годов: «хлебное дело», «музыкальное дело», «Ленинградское дело»и другие… Виновные в совершении этих преступлений были арестованы и расстреляны, невзираяя на их положение в партии и государстве, связи и близость к Кремлю и лично Сталину.
После смерти Сталина, при Хрущеве, бюрократия сумела не просто обрести «тишину» и «спокойствие» для себя, но и создать целую систему, которая формировала специальный спрос на дефицитные, в том числе зарубежные, товары, блокировала попытки ликвидировать дефицит, снабжала черный рынок как производимыми в СССР товарами, так и контрабандой из зарубежных стран, обеспечивала развитие и крышевание подпольного бизнеса.
Когда фарцовщики стали торчать из каждого угла, когда народ, в том числе простые коммунисты, откровенно начал требовать от Коммунистической партии и правительства прекратить это издевательство над социализмом, Хрущев попытался нанести удар по этой подпольной системе, организовав арест, показательное судилище, расстрел двоих и тюремное заключение для десятка фарцовщиков. Однако, этот его показательный акт, как и почти все, что он делал, был громким и пустым хлопком, который нанес больше вреда государству и социализму, чем пользы. Бюрократы, авторы преступных схем, оказались под защитой своего номенклатурного статуса. Фарцовщики поняли, что не трогают тех из них, кто работал «стукачем» на спецслужбы и ринулись записываться в агенты КГБ и МВД. Теневой бизнес тоже пропустил ударную волну над собой, отсиделся и через некоторое время понял, что наступает для него время расцвета.
Именно тогда, в конце 1950-х годов – начале 1960-х, было создано то криминальное криптогосударство, которое выбросило марксизм и пришло к власти в результате криминальной революции в последние годы правления Горбачева и утвердилось с приходом к власти Ельцина и распадом СССР. Именно в «хрущевскую оттепель» сложился тот преступный триумвират, который и правит Россией сейчас: высшая бюрократия – спецслужбы – подпольный бизнес, который ныне трансформировался в союз чиновнического олигархата, спецслужб и владельцев корпораций, в том числе государственных и частных, находящихся под непосредственным контролем Кремля.
Попытка реформировать СССР, которую предпринял Председатель Правительства СССР Алексей Косыгин после свержения Хрущева в конце 1960-х и начале 1970-х годов, вводя хозрасчет, предоставляя предприятиям экономическую самостоятельность, освобождая их от контроля бюрократии, возвращая поддержку кооперативам, привели к резкому сокращению дефицита, удивительному росту эффективности системы и экономики, сравнимой с ростом экономики Китая в последние двадцать лет, но эти реформы были подавлены сопротивлением бюрократии и партийного руководства. Брежнев и его окружение окончательно прекратили попытки реанимировать марксизм в СССР, мумифицировав его.
Последним, кто признал открыто, что руководство Коммунистической партии и советского государства не понимает, в каком обществе живет, не знает, что делать, и открыто сказал об этом, был Юрий Андропов. Он еще пытался найти какой-то выход, но не имея, как Хрущев и Брежнев, никакого высшего образования, никогда не изучая марксизм, он попал под влияние тех, кто давно выбросил марксизм в мусорную корзину, щеголял своим знанием «современного Запада», и умел красиво болтать. И Андропов под их влиянием выбрал путь, — возможно, сам не понимая того, что делал, — путь слияния с капитализмом, конвергенции, то есть уничтожения советского социализма и прекращения «великого эксперимента».
Однако, не все было так однозначно. Андропов предпринял последнюю и жесткую попытку раздавить преступное криптогосударство. Он бил не только по системе создания и реализации дефицита, но и по бюрократическому руководству криптосистемы, вплоть до членов Политбюро, министров (в том числе Министра внутренних дел), заместителей министров, руководителей государственной системы торговли, в том числе с зарубежными странами. Высших чиновников не просто снимали, арестовывали и сажали в тюрьмы, но и расстреливали. Однако, Андропов прожил слишком мало, чтобы можно было судить о том, по какому пути мог развиваться СССР при нем. Его смерть положила конец поискам социалистического пути, своей идеи, которая могла бы заменить марксизм-ленинизм или модернизировать его.
Горбачев стал могильщиком, который заболтал и себя, и народ, и исчез из политики, скрывшись в Германии, оставив после себя страну Борису Ельцину, и эта была страна, окончательно попавшая в рабство и тиранию бюрократии, которая приватизировала государственную и коллективную собственность, богатства СССР и его ресурсы, используя методы и мораль криминального мира.
Бюрократия совершила криминальную революцию. Фарцовщики, которые бегали обычными «стукачами», стали министрами, вице-премьерами, и премьерами (или и.о.), теневые цеховики стали хозяевами заводов, ресурсов и пароходов. Спецслужбы расселись в качестве охранников, аналитиков, рещальщиков и контролеров за крупным и криминальным бизнесом, который теперь принадлежал их бывшим агентам.
Бывшая советская и партийная бюрократия, превратившись в олигархию и позволив криминалу поучаствовать в процессе дележа советского наследия, не смогла ни создать свою, ни принять от других, в том числе от Запада или Китая, идеологию. Бюрократам-олигархам идеология была не нужна. Им было достаточно пропагандистской болтовни о демократии, законности, свободе, частном предпринимательстве и так далее. Именно безыдейность, поставившая в центр моральных и ценностных устремлений деньги и богатство, была лучшей и наиболее естественной мировоззренческой основой режима тирании олигархата и бюрократии.
А потом пришел Владимир Путин и попытался сложившуюся в 1990-х годах на принципах беспредела и аморальности звериную систему, которая оказалась неспособна не только развиваться, но даже стабилизироваться и сохраняться какое-то время, трансформировать ее во что-то столь же звериное, но более стабильное и эффективное, способное управлять населением, защищать свои интересы не только внутри страны, но и в мире, и воспроизводиться, передавая власть и накопленные богатства новым поколениям олигархов и бюрократов по наследству.
Такая система была создана путем перераспределения отвественности, закрепления этой ответственности между кланами и создания Центра Непререкаемой Власти, усиления жестокости наказания за противодействие и непослушание. Проведено это было путем интергации в правящий союз трех подструктур системы: высшей государственной бюрократии, руководства спецслужб и крупнейшего бизнеса, контролирующего и экплуатирующего ресурсы страны, в том числе природные и сырьевые. Они были объединены и подчинены единому организационному Центру, который возглавил Арбитр – Владимир Путин.
Однако, создать свою идеологию или импортировать какую-то теорию новому режиму также не удалось.
Запад есть Запад, а Восток есть Восток
Импорт не прошел, потому что западная демократия создана на принципе баланса интересов классов, групп, элит и политических партий и создавалась с XIII века в борьбе существовавших и сменявших друг друга монархических семей, классов, кланов, групп, партий как результат компромиссов, достигнутых на разных этапах этой борьбы.
Одной из главных точек в истории, когда начала создаваться современная западная цивилизация, был 1215 год, а географически находилась эта точка на берегу реки Темза между городами Виндзором и Стейнсом. Там прошли переговоры между английским королем Иоаном и восставшими против него баронами, на сторону которых встала вся Англия, включая Лондон.
Именно там король был вынужден согласиться подписать Великую Хартию Вольностей, так называему Magna Carta, один из подписанных экземпляров которой находится в Соборе в городе Солсбери, куда пару лет назад приезжали русские туристы Петров и Боширов, которые, как они потом рассказали, интересовались «Солсберецким Собором», у которого «очень высокий шпиль». Характерно, что о главной достопримечательности, хранящейся в Соборе, — Магна Карта, — они не подозревали или не вспомнили.
Великая Хартия Вольностей имеет и другое официальное название: «Соглашение между королём Иоанном и баронами о предоставлении вольностей церкви и королевству Англии». Именно в этом соглашении закреплены были самые главные принципы демократии и законности, которые сейчас для всех нас кажутся совершенно естественными, хотя они и не соблюдаются в современной России и большинстве дургих стран на территории бывшего СССР, в частности, принципы соответствия действий должностных лиц закону, соразмерности деяния и наказания, признания виновным только в судебном порядке, неприкосновенности имущества, свободы покинуть страну и возвратиться в неё (привет вам от Марии Колесниковой и Александра Лукашенко) и других.
Магна Карта ввела в английское право основополагающий и до того неслыханный принцип подчинения власти законам и праву под угрозой правомерного вооруженного отпора со стороны населения.
Именно на базе этих принципов развивалась и развивается западная демократия. Нарушить договоренности и компромиссы пытались и короли, и диктаторы, отдельные личности, партии и группы, но всегда встречали объединенный отпор других групп населения, отпор всего остального народа, который имел право на отпор и сохранял это право.
Конфликты возникали и по причине рождения, укрепления позиций, роста влияния новых классов, групп, партий, которые стремились получить свое место в общественно-экономической системе и изменнить ее в своих интересах или в соответствии со своими идеями.
В результате социальных конфликтов и войн достигались новые компромиссы, которые закреплялись в законах. Именно поэтому законодательная власть является главной хранительницей демократии и прав населения.
Если закон не объясняет и не закрепляет, как надо действовать в определенной незнакомой до того времени ситуации, то на Западе действовать можно или в соотвествии с моральными принципами, до сих пор еще в основном христианскими, католическими или протестантскими, или по ситуации и в своих интересах. Этим объясняется временами проявленная жесткость со стороны европейских государств в отношении тех людей, рас и наций, с которыми сталкивались в истории европейцы и которые не попадали в сферу европейского законодательства.
Законы можно обойти или нарушить, но если кто-то попался на этом, и это стало достоянием общественности, будь он членом королевской семьи, олигархом или высшим чиновником, он беспощадно наказывается и вылетает из своего круга, из общества, становясь нерукопожатным. Причем, в его осуждении объединяются все стороны и силы, а защита его и попытка оправдания вопреки закону воспринимается как тяжелейшее преступление.
«Скотный двор в хлеву золотого тельца»
Это не подходит нынешней российской элите, главный принцип функционирования которой состоит в том, что верхушка элиты неподсудна и неприкасаема. Клан «питерских» и их доверенных, как и их интересы, стоят выше любых других групп, кланов и классов и их интересов. Приказы Кремля (или тех, кто Кремль захватил или захватит в будущем) должны исполняться бесприкословно, а неисполнение приказов должно караться беспощадно. Наказание ждет неизбежно того, кто выйдет из строя, нарушит приказ или предаст Арбитра. Делай что хочешь, но приказы выполняй, а для Кремля проблем не создавай. В этом главное отличие нынешней России от Запада и любой демократии в мире. Россия только формально находится в 2020 году, политически она отброшена в средневековье.
Эту звериную безыдейность путинской России видели и видят многие, не только в России, но и в мире. Сталкиваясь с российскими группировками, западные элиты оказываются в ситуации, когда они вынуждены прятать свой пиратский характер и максимально действовать в рамках законов своих стран и международных, а российские группировки стремятся действовать так, как им нужно и выгодно, не заморачиваясь законностью и моральными ограничениями.
Некоторые страны и политические элиты, например, британские, этого боялись исторически, воспринимая русский абсолютизм и царизм, обладавший огромным человеческим и природным потенциалом, как системную угрозу. Большевизм и сталинизм эти опасения Запада только укрепили. Сейчас Кремль на Западе боятся еще больше, чем боялись Ленина и Сталина, потому что более или менее понятный западным элитам марксистский классовый подход и вера в светлое коммунистическое будущее в нынешней России открыто заменены на безыдейность и беспринципность, замешанные на стремлении к безграничному обогащению и личной выгоде.
Более того, Запад боится экспорта безыдейности и аморальности, что безыдейность на базе аморальности превратится в доминирующий принцип в международных отношениях, будет экспортироваться в другие страны, и криминально-бюрократическая система правления и криминальное поведение на международной арене будут приняты в мире и получат законные права на существование. Именно этим объясняется неприятие демократическими странами Владимира Путина и его режима.
Однако, кроме страха нынешний режим давал и надежду противникам России в мире. Безыдейность в истории приводила режимы и государства к падению, распаду и исчезновению. Исключений не было. Следовательно, Россию ожидал крах и распад, исчезновение как государства и цивилизации. Многие в мире ожидают этого с радостью, надеясь, что крах наступит с уходом Путина…
Сложившаяся в России оппозиция оптимизма тоже давно не вызывает. Одни оппозиционеры в России звали и зовут в прошлое, которое похоже на загаженный и тухлый, мертвый пруд. Эта оппозиция пыталась и пытается убедить, что пруд был когда-то прекрасен, и надо лишь вернуться в него, побарахтаться посильнее, и он очистится.
Руководство КПРФ никакого уважения за рубежом не вызывает после предательства интересов партии в 1996 году, когда Зюганов отказался от победы на выборах за сребренники (пусть их было не тридцать, а гораздо больше), предоставленные Ельцину тем же Западом, и отдал президентство Ельцину. Молодые коммунисты вызывают надежду, особенно среди левых европейцев, влияние которых растет быстро, но коммунистам нового поколения нужно в России сначала прийти к власти в своей партии, и только потом их начнут воспринимать серьезно.
Прозападная оппозиция ведет «на Запад», в демократию, но все прекрасно понимают, что она лишь борется с «путинским режимом», с «питерскими» за владение и управление Россией, за пирог, за те же деньги, и никакой уверенности в том, что приход «русских демократов» приведет к установлению в России законности и системы баланса интересов, не было и нет ни у кого. Единственое, на что способна эта оппозиция, — развалить Россию или значительно ее ослабить, что в планы Запада давно входило…
Так что же такого произошло в Хабаровском крае в последние два года, что вдруг дало народу надежду на будущее? Что такого сделал Сергей Фургал, что тем, кто не хотел бы видеть развал России, дало надежду, что период безыдейности в России закончится, что начнется возрождение России, а не ее распад и исчезновение? Что за идея появилась, за которую народ сплотился и начал выходить «кормить голубей»? И что такое вызывает на Западе не только неподдельный интерес, недоумение и своего рода надежду, что Россия может начать двигаться в сторону правление законов и баланса интересов, но и удивления с опаской: а не сможет ли опять Россия выдать идею, за которой пойдут миллиарды людей в других странах?
(Продолжение следует)
