Когда мне стало ясно, что проект Александра Гольдфарба пробуксует, я был вынужден вернуться к идее создания своей собственной системы поиска счетов и собственности коррупционеров. Задачи было три:1. Создать организацию. Я не мог и не хотел выступать этаким одиноким борцом с коррупцией. Мне абсолютно ясно значение коллективных усилий. Если бы я не был единственным акционером “Москонверспром”, кроме Московского правительства, или его фонда, которые сразу же отказались от борьбы с УДП РФ, если бы было множество акционеров, да еще таких, как Дмитрий Барановский и несколько десятков его сторонников из Движения “просто россияне”, которые меня поддержали в самые критические времена, или Навальный, который меня не поддержал ни разу, то даже УДП РФ сожрать “Москонверспром” было бы невозможно.Я решил, что организация должна отвечать нескольким требованиям. Это должна быть некоммерческая, лучше благотворительная организация, имеющая возможность как принимать от желающих помочь нам в поиске зарытых кладов коррупционеров деньги на оплату самих мероприятий и работу адвокатов, так и передавать деньги, например, поддерживая правозащитные и другие общественные организации и проекты, в случае, если поиски счетов коррупционеров увенчаются успехом, и нам удастся добиться их ареста и передачи части средств в Россию через МАК.2. В организацию, особенно на первоначальном этапе, должны были войти в основном бизнесмены, которые сделали свой бизнес самостоятельно, с нуля, или политики, которые выступали против коррупции всегда, а не только тогда, когда их оторвали от кормушки, или когда борьба с коррупцией стала популярной. Это должны были быть люди известные тем, что поддерживали независимый бизнес, защищали себя и других от давления и рейдерства чиновников во власти.Потом можно изменять список участников, расширять его, подбирая участников с точки зрения эффективности и надежности в работе.Я понимал, что, в том или ином виде, но в организации должны обязательно участвовать иностранные политики, общественные деятели, благотворительные организации, которые известны своей непримиримой позицией в отношении коррупции. Особенно важно, чтобы в работе участвовали организации, которые в России ничего не потеряли, ничего не делали, то есть могли быть совершенно объективны в своих действиях и оценках.Если говорить о российских гражданах, то в инициативной группе не должны были быть люди, замешанные в приватизации начала 90-х или в последующие годы. Это создаст МАК определенный имидж и направление в развитии с самого начала. Я считал, что, если будет необходимость, то сотрудничать надо со всеми, в том числе с Навальным и, например, с Березовским. Или с “его человеком”, как сказал Пономарев, Александром Гольдфарбом, но костяк в комитете должны будут составить другие люди: знающие что такое самим создавать, защищать созданное, терять созданное, отвоевывать и возвращать потерянное. Такое отношение объяснялось также тем, что я не знал и не понимал, что происходит в эмигрантской среде. То, что Березовский и такие, как он, сидят тихо, ничего не делая, я не верил. Конечно, Березовский, например, был занят свей тяжбой с Абрамовичем, но то, что я слышал о нем, говорило однозначно: Березовский в каком-то деле быть должен.Поэтому, когда Гольдфарб предложил мне познакомиться с Березовским, я согласился. Мне было интересно посмотреть на его реакцию на мои планы. Я решил не говорить об идее создания международного комитета по борьбе с коррупцией, но подтвердить информацию, которую ему уже доложил Александр, что я намерен серьезно искать деньги чиновников, возвращать их и для этого буду создавать организацию, объединяющую нескольких бизнесменов. Личная встреча даст мне возможность почувствовать человека. Я понимал, что и Березовский согласился на встречу, в основном, чтобы посмотреть на меня и “оценить”. Видимо, тема поиска зарубежных счетов его интересовала серьезно, если он решил в самом разгаре отвлечься от судебной тяжбы с Абрамовичем.Встреча произошла по дороге в аэропорт Хитроу. Я улетал в Россию. Это была моя предпоследняя поездка в Лондон. Гольдфарб назвал мне гостиницу, куда я должен был заехать по дороге. Мы с ним встретились в баре гостиницы. Минут через пятнадцать к нам присоединился Березовский.У Евтушенко есть такое стихотворение: он сидит в баре в аэропорту и видит, как в бар заходит человек. Он описывает человека, как тот берет в баре водку, выпивает. Заканчивается стихотворение так: “Он был так похож на Хемингуэя! А позже я узнал, что это был Хемингуэй”.Так вот: Березовский был необычайно похож на Березовского. Большая голова, сутоловатая фигура, обтягивающие тонкие ноги узкие брюки, длинные узкие ботинки из тонкой кожи. Прикид бывшего советского стиляги. Только одежда была от Hermes или типа того.У Березовского умные внимательные глаза, цепкий взгляд. Этот взгляд напомнил мне другой такой же цепкий, внимательный взгляд. Так на меня смотрел Путин, когда я подошел познакомиться с ним к столу на Пасхальном приеме Патриарха Алексия. Путин тогда только приехал в Москву, был начальником Контрольно-ревизионного управления Администрации Президента. Мне уже тогда сказали, что Путин будет президентом, что “семья” выбрала его. Сказал мне это человек, которого я знал плохо. Он появился в моей жизни, пару раз мы вместе были в Управлении делами президента РФ. Там, проходя по коридору мимо кабинета Путина (он тогда работал а УДП РФ). этот человек показал на табличку с именем у двери в кабинет и сказал: “Путин будет президентом. Его для этого перевели в Млскву. Семья выбрала его”. Я не поверил, но предсказание запомнил.

За столом на приеме Патриарха, рядом с Путиным сидел Николай Иванович Рыжков, бывший Председатель Совета Министров СССР. К ним я усадил тестя с тещей, которые приехали на праздники из Германии. Я имел такую возможность, так как традиционно мой благотворительный фонд “Преображение через сотрудничество” финансировал приемы Патриарха в Кремле. За это мы получали несколько билетов и приглашали друзей.Путин цепко, оценивающе смотрел на меня, пытаясь оценить и рассортировать: возглавлял в Москве филиал американской корпорации, тесть 16 лет возглавлял представительство крупнейшего немецкого концерна “Тиссен” в СССР, создал частную компанию и финансирует приемы Патриарха… Кто он? Кто стоит за ним?Наряду с цепким взглядом, Березовского и Путина роднила какое-то внутреннее беспокойство, что-то такое, что толкало их на действия, поступки, активность, которая иногда выглядела как не нужная суетливость. У Березовского она проявлялась почти постоянно. Путин умел на публике выглядеть спокойным, спокойно-уверенным, продуманно-неторопливым, играя заготовленную и отрепетированную роль. Но однажды, в очереди на поздравление Патриарха Алексия с его 70-летием, тезоименитством, в Храме Христа Спасителя я увидел другого Путина. Он быстро, напористо, суетливо разговаривал со стоящими в очереди, переходят от одного к другому. В нем сидела та же заводная машинка, которая дергала Березовского.У меня мелькнула мысль, что они очень похожи: тот же дух, то же вино, только еврейского и русского разливов.Березовский внимательно выслушал меня. Он практически не задал вопросов по делу. Он “положил” меня на какую-то полку в мозгу и перевел разговор на то, что, наверное, его интересовало больше: как народ в России может терпеть Путина? “Путин трахает народ во все дыры, а народ это терпит. Что это за блядский народ такой?! Неужели не найдется никто, кто его просто грохнет?!”Березовский испытывал непреодолимую ненависть к Путину и не скрывал этого. Я не знаю, испытывает ли Путин то же чувство по отношению к Березовскому. Многие уверяют, что это именно так. Почему Березовский до сих пор жив, а Литвиненко убит, для меня тогда совершенно непонятно.Смотря на маску ненависти на лице Березовского, я подумал: Не дай Бог, чтобы мне пришлось испытать подобную ненависть к другому человеку!Встреча происходила в ноябре, в разгар судебных баталий Березовского и Абрамовича. Прощаясь, Березовский сказал: “Вернемся к вашему плану после 20 декабря. До этого я буду слишком занят”. Он опустил голову и растер лысину руками. На одну секунду он потерял контроль над собой, и за стиляжной раскованностью миллиардера выступила скрюченная неуверенность в своем будущем.Он поднял голову. Передо мной был прежний Березовский.- На мой счет, – сказал он официанту. Я и Гольдфарб выпили по чашке кофе. Березовский выпил мед из баночки стоявшей на столе.Из гостиницы мы ехали в разных автомобилях: Гольдфарб с Березовским, я в другом автомобиле, с охранником, похожим на рэгбиста. Было ясно, что Гольдфарб и Березовский обсуждают, в том числе, свое отношение к моему проекту. Из того, как будет действовать Гольдфарб, будет ясно и отношение Березовского.Больше Гольдфарб о Березовском со мной не разговаривал.До этого я не знал никого из бизнесменов и политиков, которые проживали за границей, получив убежище. В командировках в Великобританию я встречался исключительно с теми, кто занимался не политикой или “войной с режимом Путина”, а руководителями английских компаний или общественными и политическими деятелями, которые отвечали за развитие сотрудничества с Россией.В России я тоже не имел развитых связей с политическими кругами: властные структуры прервали со мной отношения, опасались меня. У оппозиции была своя тусовка, в которую меня никто особо не звал. Сам я тоже туда не рвался, наблюдая со стороны. Я уже не в том возрасте и не с тем жизненным опытом, чтобы с удовольствием броситься в омут интриг. Меня удивляла российская оппозиция своим извращенным византийством. Как, например, Немцов, Каспаров, другие евреи и представители нерусских национальностей вдруг, как один, поддержали и выстроились за Навальным, который называет себя “русским националистом”? Ведь, вроде бы, если Навальный придет к власти, то именно они должны пойти под очередной каток первыми. Меня удивляла и настораживала раскручиваемая вокруг Навального кампания, которая втягивала в себя почти все, причем казалось бы непримиримые или противоположные силы. Лев Пономарев сопротивлялся дольше других, но потом также “вошел в струю”. Все это объяснялось необходимостью сохранения единства оппозиции. Они, что, не понимают, что, если смешать украинский борщ, кашерную щуку, сало, русские пельмени, рульку с баварским пивом и капучино, то получишь не самое вкусное блюдо, а бурду и понос?То есть, с оппозицией я как-то завис. Хотел наладить контакты, но оказаться по уши в бурде опасался. Однако контакты с оппозицией за рубежом мне были нужны. Единственным, кого я мог привлечь в тот момент, был Лев Пономарев, который в бизнесе ничего не понимал, привык жить на гранты и приобретал растерянный вид моментально, как только рядом произносилось слово “заработать”.Тем не менее, я начал его спрашивать о бизнесменах за рубежом. Он назвал мне несколько имен. Потом несколько имен я получил от Гольдфарба. Просмотрел инет. Поговорил с русскоговорящими англичанами и англичанами по рождению о нашей диаспоре в Европе. Послушал их мнение.Наконец, круг начал вырисовываться: Колесников, Архангельский, Андрей Корчагин. Последний подключил Павла Бородатова. Предложил привлечь Владимира Буковского. Я пригласил войти в инициативную группу и Льва Пономарева. Нужно было иметь представителя в России. Колесников предложил Илларионова. Я согласилсяКлючевая, как мне тогда показалось, встреча произошла с Колесниковым. Мы встретились, по его просьбе, в одной из стран бывшего СССР. После его выступления с информацией о строительстве дворца для Путина, насколько я знал, никакого уголовного дела на него возбуждено не было, но он сильно шифровался.К строительству в Геленджике я имел слабое отношение. Знал, что строится резиденция президента, но сотрудники ФСО говорили мне, что это будет резиденция президента, а не именно Путина. Резиденции в Сочи всех достали, особенно постоянным перекрыванием движения на автодорогах, которых в Сочи раз-два и обчелся. Идея перевода резиденции в Геленджик всем в Сочи нравилась. Мы планировали получить в Геленджике какой-нибудь контракт, а также подумывали купить там землю и построить что-нибудь, понимая, что, с переездом руководства страны, туда рванут все, и цены взлетят как на жилье, так и на офисные помещения. Конфликт с УДП РФ сорвал эти планы.Когда Колесников заявил, что строится личная резиденция Путина, то я удивился, но не очень. В 2008 году мы арендовали бывшие дачи Коржакова и Барсукова, которые вместе с дачами Ельцина, Сосковца и Карпова, директора “Интермедсервиса”, стояли на закрытом участке у моря рядом с пляжем санатория “Беларусь”. Дальше шла резиденция президента “Бочаров ручей”. Как гордо говорили сотрудники дачного комплекса, это был единственный частный пляж в Сочи.Построен комплекс был на земле ФСО РФ, за деньги ФСО РФ, но оформлен в собственность на фирму Карпова. Потом весь комплекс был продан Карповым Абрамовичу за 25 млн. долларов. Как поделили деньги, я не знаю. Комплекс стоял на берегу моря без дела до весны 2009 года, обслуживался и содержался сотрудниками ФСО: великолепный, хоть и небольшой парк, отделенный от соседей забором пляж. Отдельно стоявшая “дача Ельцина” и трехэтажный таунхауз из четырех жилых блоков. Через десять лет после окончания строительства потребности чиновников возросли и дачный комплекс казался слишком дешевым для небожителей. Весной 2009 года Абрамович решил сдать дачи в аренду. Начальник комплекса, бывший сотрудник ФСО, обратился к “своему” – Каминскому, который в то время был руководителем нашего филиала в Сочи, а до этого возглавлял строительное направление в сочинском ФСО. Мы арендовали две трехэтажные дачи, которые использовались для проживания командированных в Сочи москвичей., хотя часть сотрудников “Москонверспрома” предпочитало проживать отдельно на снимаемых за счет фирмы квартирах в городе.Осенью того же года Абрамович решил сломать дачи и построить на их месте аппарт-отель. Соинвесторам предлагалось купить квартиры по 35 тыс. долларов за квадратный метр. Нам пришлось выехать.Именно после встречи с Колесниковым я решил не откладывать ни создание комитета, ни начало поиска счетов и собственности коррупционеров. Конкретно с ним о создании МАК я не разговаривал, но сказал что намерен искать деньги коррупционеров. Колесников меня поддержал. Со своей стороны, он попросил меня поддержать его проекты: Демократия-2 и СОТВ, в том числе финансово. Я сказал, что денег мне хватит только на то, чтобы толкнуть процесс поиска счетов и собственности коррупционеров. Дальше мне самому придется обращаться за помощью.Колесников производил впечатление ученого или врача, попавшего в бизнес не по собственной воле. Думаю, что его поставили техническим директором, потому что он разбирался в медицинской технике и технологиях, мог квалифицированно составить и проверить запрос или техническую спецификацию. Мне было трудно представить, что такой человек мог самостоятельно, в одиночку бросить вызов системе и подготовить компромат на Путина, пойти на конфликт с первым лицом в открытую. “Вот до чего система может довести человека, которому больше подходит заседание ученого совета, чем секретная встреча в никому не известном отеле”,- подумал я. Такие люди принимают подобные решения только под давлением личных обид. Я решил, что у Колесникова с людьми Путина в основе конфликта лежали серьезные личные мотивы, возможно, личные обиды.Потом оказалось, что я не совсем прав. Но в тот момент это было не важно. Главное, я почувствовал, что объединение усилий нескольких человек, таких, например, как Колесников и я, может дать результат, занчительной превышающий простую сумму усилий и возможностей.Я рассматривал еще две кандидатуры: Чичваркин и Бородин, а также ребята из команды Браудера.Я встретился с Вадимом Клейнером и предложил его команде участвовать в создании МАК. Он идею поддержал, но сказал, что Браудер не хочет втягиваться в чужие проекты. Я это ожидал, потому что уже знал о позиции Браудера. Кроме этого, англичане из около правительственных кругов предупреждали меня, что тесные связи с компанией Браудера могут нам повредить: к нему у англичан были какие-то претензии, о которых они не распространялись, а я распрашивать не хотел. Но не предложить им участие в проекте я не мог. На Бородина и Чичваркина у меня просто не было выходов. Те, кого я знал в Лондоне, опасались и Бородина (или ситуации вокруг него, которую никто не понимал: история о том, что он просто увел деньги из банка -10 млрд доларов!- и убежал в Лондон, была слишком “проста”. Так такие деньги увести из России через банковскую систему без согласия властей, во всяком случае ФСБ, невозможно. Да и размах ему приписывался не банкирский, а государственный. Если власть и ФСБ были замешаны, тогда почему бежал? Тут пахло особо крупной, особо циничной аферой). Опасались они и Чичваркина, хотя по другим причинам, и не хотели нас знакомить, боясь потом быть втянутыми в историю, которая может бросить на них тень. Большинство моих знакомых, как я уже отмечал, занимались реальным бизнесом и не хотели быть втянуты в политические скандалы и разборки. К счастью, я составлял у них исключение.Говоря, например о Чичваркине, все вспоминали его планы по открытию винного магазина в Лондоне, что в городе с многовековыми традициями поставок спиртного из всех точек земного шара от лучших производителей, воспринималось как, по меньшей мере, чудачество. Некоторые считали, что Чичваркина кто-то разводит. Вспоминали и его приезд в катафалке к российскому посольству. Рассказывали, как Чичваркин лежал в гробу, изображая “смерть российской демократии”. Некоторых смущала его одежда, что, честно говоря, меня удивляло: в Лондоне люди любят одваться экстравагантно (сразу скажу, что, когда я все-таки встретился с Чичваркиным, мне его стиль одежды даже понравился: да, он одевается слишком красочно, но я сам люблю “Миссони” и “Этро”. В одежде Чичваркина, к тому же, чувствовался индивидуальный стиль).Я решил с выходами на них не спешить: само срастется так, как надо.По времени, я рассчитывал создать МАК к президентским выборам, то есть в начале марта создать инициативную группу и объявить о создании Международного Антикоррупционного Комитета.Но в конце декабря прошлого года события пустились вскачь!